Рассказ является продолжением .
На улице уже было темно, когда Евгений Кулаков вышел из-под арки и в тусклом свете фонарей увидел громадину Казанского собора. Снега ещё не было, но прохлада стояла почти зимняя, так что, получше запахнув шарф, Евгений направился в Дом книги. Завтра должен был быть праздник - не личный, государственный, но всё равно хотелось порадовать себя подарком.
Ничего особенно интересного не увидел, хотя у прилавков с полным собранием сочинений Сталина пришлось потолкаться. Жене эти писания были неинтересны, но просто так протиснуться мимо было неприлично, вернее, он считал это таковым. Постоял с минуту, вглядываясь в коричневые томики с золотым теснением заветной подписи: "И. Сталин", аккуратно выставленные на полочке, и пошёл дальше.
Так ничего и не купив, он сел в "тройку", и троллейбус покатил по Невскому, мимо Дворцовой, где уже были собраны трибуны для завтрашнего парада, через мост на Васильевский остров, а там и по Большому проспекту. Он вышел, по 11-ой линии прошёлся до Среднего, а оттуда на 6-ю, где, собственно, и жил.
В Ленинград капитан Кулаков вернулся только в мае сорок шестого, зато с прекрасной аттестацией - член партии, орденоносец, да и административный опыт не шутка. Правда, лучшие места уже были заняты, но Женя не огорчался, он хотел просто жить, заниматься наукой, но эта самая жизнь внесла свои коррективы...
Его худшие опасения подтвердились - вся семья погибла. В дом попала авиационная бомба, ничего не осталось. И не у кого было спросить, где хоть похоронены родные. Но исполком в беде не оставил. На Васильевском, на 6-ой линии в большой коммуналке дали комнатку - 13 метров, но уютная и с обстановкой. Похоже, прежние хозяева умерли, вот комнату и заперли. Так она и отстояла все эти годы. Кажется, сначала все думали, что вернутся родственники с фронта или из эвакуации, Женя не вникал, но потом власти поняли, что комната выморочная, - так Женя получил своё жильё. Впрочем, тогда он о таких вещах не думал, корил себя за любовь с Вилли, ведь тот был врагом, но потом отпустило - как-никак, время лечит.
Административной деятельностью Жене заниматься не хотелось, манила наука. Но в университет на набережной не взяли, все места и так были заняты, однако порекомендовали обратиться в институт имени Герцена. Тот хоть и готовил учителей, но там работали обычные преподаватели, можно было заниматься наукой...
Жене не просто предоставили возможность защититься, его буквально на ручках носили - вузу требовались педагоги, да ещё и со степенями, а тут такой красавец и орденоносец. Жене было грех жаловаться. Ной Маркович Нойберг был классный дядька, хоть и еврей, принял аспиранта, как родного, хоть и считался его оппонентом. Да Нойберг и стал для Жени кем-то вроде отца, благо был стар, мудр и добр.
Разрешилось и с родными. Как-то в мае сорок восьмого он шёл по Большой Зеленина, и тут слышит: "Женя!" - таким срывающимся женским голосом. Сам-то он никогда не оборачивался, даже если кричали его имя - мало ли Жень в большом городе. Но тут обернулся. Может, кому плохо или кто под машину угодил. Но всё было тихо и спокойно. Он уже собрался идти дальше, но опять это истеричное: "Женя!". Обернулся, присмотрелся - ба! - да это Ада Михайловна, соседка по квартире - той, бывшей, довоенной, что смотрела окнами на тёмную воду Крюкова канала.
Подбежали друг к дружке, обнялись, расплакались. Это было чудо. Потом зашли к ней домой, попили чайку. Женя тогда многое узнал. Что отец-ополченец погиб в конце сорок второго, что бабушка умерла от голода и горя по сыну под Новый, сорок третий год, а вскоре и бомба упала на дом. Куда маму свезли, она не знает, была на сутках, потом долго бродила по развалинам, искала дорогое сердцу. Своё бы сыскать, а что уж говорить про соседское. Нашла крохи - что не сгорело, то разметало взрывом, но она отыскала старый ящик от посылок, в котором Женина бабушка хранила фотографии. Взяла, сохранила - верила, что соседский паренёк вернётся с фронта, а теперь вот передала.
Эта встреча словно принесла мир в израненную Женькину душу, словно кто-то сказал: прощаю, прости и ты, и живи... Он и жил. Свою комнатку полюбил. Сначала всё опасался, что хозяева вернутся, придётся съезжать, так что жил как в гостинице, на чемоданах, а потом освоился. Полюбил и этот, на круглой резной ножке стол, полюбил высокую кровать с красивыми медными шарами, полюбил небольшой гобелен с оленями на фоне ренессансного замка, словно из "Королевы Марго". И резной книжный шкаф, в котором практически не осталось книг, часы с боем "Павел Буре". Всё это стало его миром. И где-то там, в глубине платяного шкафа лежала спрятанная фотография Вилли...
До Ноя Марковича добираться было не шибко удобно - тот жил на Чайковского, но это ерунда, зато, пока трясёшься в транспорте, можно было подумать, помечтать.
- А, Женечка! Как я рад, что вы пришли! - Ной Маркович был само радушие.
Старику шёл пятьдесят девятый год, и он опасался, что его отправят на пенсию, тем более что при нынешних временах, да с его пятым пунктом это было очень просто.
- С праздником, Ной Маркович! - весело ответил Женя, вешая пальто на старинную вешалку.
Дом, в котором жил Нойберг, был построен совсем недавно, в тридцатые, и у них была отдельная, двухкомнатная квартира. А жил он с женой, Анной Михайловной, о которой судачили, что никакая она не Анна и не Михайловна, да с сыном, Петей. Парню было девятнадцать, он был студентом Техноложки.
- Женя, проходите к столу, - выглянув из комнаты, сказала Анна Михайловна.
- Сначала мой вклад в общее дело, - ответил Женя и протянул сетку, где лежали всякие вкусности, которые подбросили к празднику сотрудникам института.
Ной Маркович воевать не мог - и здоровье не позволяло, да и светлая голова, которой не разбрасываются, не позволила его отправить на фронт, под пули. Их всех отправили в эвакуацию, там Нойберг трудился по инженерной части на одном военно-стратегическом заводе. Тогда это считали важным, а теперь это некоторые даже ставили ему в вину, мол, трус, бронью спасся от фронта - еврей. В общем, заказ к празднику ему давали по самой низшей категории, третьей. Женя получал по второй. Разница вроде бы невелика, но всё ж таки была. Он мог бы и зажать, но... Нойберги постоянно звали его на праздники - государственные, семейные. В глубине души он был им признателен - хоть из дома выбирался, общался помимо работы, они стали его семьёй, сколь бы пафосно это не звучало.
Анна Михайловна, как всегда, всплеснув руками, понесла снедь на кухню - поначалу они отказывались, но Женя проявлял упорство, и они смирились.
- Петя в бегах, обещал привести друга, Пашу, я его видел, хороший парень. Хм, Пётр и Павел...
- Ной, они вместе учатся, кроме того, - она поясняла Жене, который не знал последних новостей, - Павел секретарь комсомольской ячейки, а у Пети трудности с комсомолом.
- У него трудности не с комсомолом, - неожиданно твёрдо произнёс Ной Маркович. - У него трудности с вступлением в комсомол.
- Не берите в голову, перестраховщики, - Женя попытался сгладить углы. - На фронте нужно было принимать решение и уметь его отстоять, а тут... все рассчитывают, что решение примет дядя. Вон, хотя бы Желтков. Вроде доктор наук, декан факультета. И вопрос плёвый - количество часов в нагрузке. Реши сам, так нет - побежал за советом к проректору.
- И что Злобин? - спросил Ной Маркович, его это могло коснуться тоже.
- Хм. Сказал, что посоветуется с отделом райкома.
- Быть беде, - грустно произнёс Нойберг.
- Бросьте, вот увидите, всё будет хорошо. Я и в докладе на съезде читал, что нам нужны хорошо подготовленные рабочие, инженеры...
- Женечка, я не о том...
- А о чём? - Женя искренне удивился.
- Вы читали итоги съезда? ОН же напустил туда столько новых лиц, а потом это - "я им не доверяю"?! Быть большой беде, большой грозе.
- Вы сгущаете краски, - Женя попытался воскресить праздничное настроение, если это вообще ещё было возможно. - Обновление кадров - это нормальная практика...
- Э-э, нет, вот тут вы ошибаетесь. В нашей стране обновление кадров мирным путём не проходит - будет чистка.
- Спорщики, мойте руки и садитесь за стол, - Анна Михайловна прервала опасный разговор. - Я видела в окно Петю с товарищем. Сейчас будем садиться.
Уже через пару минут в прихожей раздались весёлые голоса, и в комнату практически вбежали два молодых человека, Пётр и Павел. Петя Нойберг был ещё совсем юн, девятнадцать лет, брюнет, но ничего еврейского в его облике, кажется, не было, его лицо скорее было аристократически красиво. Другое дело Павел. Чуть повыше и пошире в плечах, он явно был старше друга, с копной тёмно-русых волос и милой, хотя и простецкой физиономией. Женя вряд ли бы сознался, что ему очень нравится Петя, ведь парень был ему словно брат, может и двоюродный, но как родной.
- Здравствуйте, Евгений Александрович. Паш, это папин коллега, Евгений Александрович Кулаков. А это мой друг, Павел Солнцев, мы вместе учимся, - быстро, взахлёб, Петя представил ещё незнакомых.
Они пожали друг другу руки, и Жене показалось, что в глазах Павла заплясали чёртики.
Праздник удался, Ной Маркович знал множество анекдотов, когда он рассказывал какой-нибудь скабрёзненький, Анна Михайловна морщила носик и произносила: "Ной, здесь же молодежь!". Это вызывало смех едва ли не больше шутки. Паша расспрашивал Женю о войне. Евгений вообще-то не очень любил вспоминать о фронте, но тут позволил воспоминаниям выглянуть из-за плотно запертой двери памяти, а Паша - и это подогревало - слушал внимательно, чуть приоткрыв рот.
Уже вечером они брели по Чайковского в сторону Литейного, чтобы сесть на трамваи.
- Вот и мой трамвай, - сказал Паша, глядя на подъезжающий ком света. - Вы б усы сбрили, вам не идёт! - и в пару прыжков оказался возле дребезжащей махины, запрыгивая на подножку.
и в самом деле отпустил усы, не от желания, просто сначала, пока не освоился, несколько дней не брился, вот они и отросли, а потом решил, что бороду сбреет, а усы оставит - так, для солидности.
Солидности, может, они и добавляли, пока в форме ходил, а потом перешёл на штатское, и вроде как не очень, но сам привык, потому и оставил, а теперь, через пять лет они стали частью его. Но вот этот парень - Пашка - заметил и... Вернувшись домой, не дожидаясь утра, Женя развёл мыльную пену и бритвой стал счищать волосы над губой. Побрился, стёр остатки мыла, и в зеркале появился словно другой, не чужой, а давно забытый человек. Таким он был семь лет назад, когда они с Вилли любили друг друга.
Шторы и так были задёрнуты, дверь он запер на задвижку, быстро разделся, достал фото парня, что захватил с собой. Член уже рвался в бой. Дрочил Женя редко, как-то обходился, но сегодня... Рука сладко скользила по твёрдой плоти, сочный член обильно исторгал смазку, и она тонким слоем покрывала головку, и стоило ладони проскользить по ней, как по всему телу разбегались токи наслаждения.
Женя прикрыл глаза, а пальчики сами массировали головку. Как давно он не чувствовал себя так хорошо! Левой рукой, пока ещё свободной, он стал ласкать свою грудь, теребить сосок, вмиг ставший твёрдым и так приятно ласкавший ладонь, если по ней просто провести.
Женя сел немного поудобней, на краешек стула, откинувшись на спинку, его левая рука с груди переместилась на живот, а оттуда на упругую мошонку и стала массировать эти волшебные шарики. Жене нравилось ими играться, нравилось перекатывать их, а особенно легонько сжимать, и острое приятно-болезненное ощущение пронзало всё тело. Женя даже стал тихонько постанывать. Что соседи его могут услышать, он не беспокоился - в коммуналке всегда играло радио, да ещё и не в одной комнате, и безумное эхо новостей и концертов заглушало любые звуки.
Ладонь соскользнула ниже, в промежность. Тут была заветная дырочка. Женька всегда удивлялся, отчего Вилли так было приятно, когда он им овладевал. И вот теперь, совсем не размышляя, а ведомый основным инстинктом, он начал массировать сфинктер, который вначале казался "испуганным", сжался, но потом расслабился, и тут Женя - сам от себя такого не ожидал - ввёл туда пальчик.
Внутри было тепло и приятно, а главное - пусто, в смысле, там не было того, что, казалось, там есть всегда. Пальчик стал ощупывать стенки укромной пещерки, словно изучая её, и тут неожиданно приятная молния словно пронзила его тело и из ануса мощным разрядом ушла в пенис. Находясь в сексуальной неге, Женя не сразу понял, откуда всё это, как!? Снова, но уже осознанно, он стал ощупывать и нашёл - стенка ануса, обращенная к члену. Осторожно, словно чего-то опасаясь, он стал её массировать, и волна приятного чувства с силой ударила в парня. Глаза зажмурились, голова откинулась назад, а с губ сорвался стон.
Ни о чём больше не думая, Женя стал массировать анус, правая ладонь по-прежнему скользила по ставшему словно стальным пенису. Смазка давно подсохла, было не очень приятно, но от такого поворота она опять засочилась тонкой струйкой. Волна экстаза охватила всё тело, Женя только почувствовал, как в паху зародилось приятное томление, быстро усиливавшееся и вмиг выплеснувшееся мощными каплями, украсившими пол.
Немного придя в себя, на дрожащих ногах Женя подошёл к платяному шкафу и открыл створку. Там висело большое зеркало. В нём он увидел взрослого мужчину, жаждущего секса. Внутренне у него было такое ощущение, что только что всё и случилось, но в комнате больше никого не было. "Для кого я себя берегу? Чего я жду? Мне тридцать два, молодость практически ушла. Да, есть, что вспомнить, но воспоминаниями нельзя жить, а нужно именно жить! Жить!". Он помассировал ещё твёрдый пенис. "Ты мой Сталин!" - подумал Женя, и тут же холодный пот прошиб его; он оглянулся - не видит ли кто, не слышал ли кто его мысли...
На следующее утро, когда он вышел в коридор и встал в очередь, сначала в туалет, а потом в ванную, на него поглядывали, кивали, мол: "Глянь!". Уже на кухне, когда он жарил яичницу с картошкой, к нему подошла Лариса Ивановна, одна из приятных жиличек коммуналки:
- Поздравляю!
Женя удивился: с чем это его поздравляют? Наверное, это чувство отразилось у него на лице, так как Лариса Ивановна пояснила:
- Вы словно на десять лет помолодели. Не знаю, кто она, прелестница, что вдохнула в вас жизнь, но я рада. Ведь любовь - это и есть жизнь.
Нечто подобное пришлось пережить и в институте. Все, от студентов до декана, обратили внимание на новый облик Жени. Многие хвалили, мол, тебе усы не идут, и только профессор Соргин выразил гротескное неудовольствие. Показав на ряд фотопортретов членов политбюро, он покачал головой, мол, политический просчёт - твои сбритые усы. На что слегка обнаглевший Женя так же молча указал на портрет Лаврентия Павловича, спрашивая, мол, а как же он? Соргин едва подавил ухмылку.
Приятно-мучительными были походы в баню. Вокруг тебя столько голых мужиков, правда, не все из них были столь красивы и приятны. Но Женя позволил себе немного свободнее чувствовать. И вскоре это дало о себе знать.
Он стоял в закутке на чёрной лестнице и переводил дух. Вообще-то это было запрещено, но он и сам прознал об этом месте случайно, он выскакивал туда переждать сексуальный напор. Неожиданно на чёрную лестницу вышел инвалид - парень лет тридцати, без ноги, на костылях. От его тела шёл пар. Он озирался, словно кого-то искал. Наверное, Женя издал шорох, так как парень пригляделся, посмотрев наверх, и в темноте увидел его фигуру.
Довольно прытко он стал подниматься по высоким ступенькам, всего их там было десять. Хоп, и он наверху, он рядом. Красивый, молодой, с непослушной мокрой чёлкой. Так, молча, они простояли несколько секунд, а потом парень просто схватил Женьку за "хобот", но не для того, чтобы мучить или позорить, он стал ему дрочить. Инстинктивно Женька ухватился за пенис парня, который уже стремительно увеличивался в размере. Недлинный, толстенький, с бордовой залупой, его было приятно ласкать, скользить по его шершавой поверхности. Да и Женин пенис от ласк тоже вмиг окреп и сочился смазкой.
Женя хотел податься вперёд, приобнять парня, может, даже поцеловать, но... Тот твёрдо упёрся свободной ладонью Жене в грудь, мол, не стоит. Что ж, не хочешь, так не хочешь. Зато ладони по твёрдым стволам скользили споро, а приятная истома быстро овладевала парнями. Женя почувствовал, что кончает, оттого и направил свой член вниз, и капли спермы полетели на каменный пол. Возможно, от такого зрелища кончил и парень.
Стряхнув последнюю белую капельку с кончика своего "молодца", парень кивнул и, опираясь на костыли, стал спускаться, а потом и вовсе скрылся в мыльне. Женя постоял пару минут и тоже вернулся в это царство влаги и пара, но того молодого парня-инвалида, вероятно, такого же солдата, как некогда и он сам, нигде не было видно. Что ж, значит не судьба.
В институте на такие подвиги Женя в принципе способен не был. Да и потом - большая часть студентов были девушки. После "сбрития" усов он в их глазах стал котироваться выше, ему строили глазки, и многие готовы были на всё, но он ответить взаимностью не мог, не хотел себя ломать. А красивых парней на факультете математики и физики не было.
Опасения Ноя Марковича и сбылись и не сбылись одновременно. На самом верху было принято решение увеличить количество часов математикам, но некоторых профессоров обошли, Нойберг был среди них.
следующий раз у Нойбергов Женя оказался на Новый год. Это уже, можно сказать, была традиция. Он приезжал около одиннадцати, они дружно встречали праздник, потом, как и многие, шли гулять. Домой Женя возвращался только под утро. В своё время его уговорили переночевать у них, но меньше всего парню хотелось стеснять хороших людей. Да и в этот раз гостей прибавилось. Был Паша. Его чёртики так и прыгали с одного Женькиного плеча на другое, так и шептали - классный парень, милый парень, ого-го! Куда тот может клонить, Женя не знал, потому хоть и был очень дружелюбен, но границ не переходил.
Уже в пять утра, идя по заснеженному Литейному (транспорт-то не ходил), говорили о том, о сём.
- Вам куда? - спросил Паша, отмечая, что они идут вместе в одном направлении.
- На Васильевский, 6-я линия. Сейчас сверну на набережную, а там к Дворцовому и домой.
- Далековато, - посочувствовал Паша.
- Ерунда, - Женя усмехнулся; когда-то пешком пол-Европы прошли, и ничего. - Во-первых, ходить полезно, во-вторых, идти приятно, мороза нет, так, покусывает, как щенок, заодно и шампанское выветрится. А тебе куда?
- А мне на Красных Курсантов. У нас там рядом большое училище, так много военных. Я бы тоже пошёл, но у меня с математикой не всё хорошо.
- Но ты же учишься в Технологическим институте, я так думал...
- Да нет. Просто меня взяли, чтобы разбавить евреев и интеллигентов, - ляпнул Паша и тут же спохватился. - Только вы Петьке меня не сдавайте.
- Ладно, - немного смущённо ответил Женя.
Для него, прошедшего не просто войну, а ту войну, где враг делил народы на хорошие и плохие, достойные жить и те, что нужно было уничтожить, подобные фразочки были неприемлемы. Кажется, Паша это почувствовал.
- Я ведь пошёл работать ещё в войну, отец добровольцем ушёл на фронт, а жить-то надо, я ведь старший в семье - сестра, братишка... Так всё на одном заводе и тружусь. Ну а тут Никифорович, начальник цеха, и говорит: "Парень, не просри молодость, иди в институт. Я в парткоме завода с направлением подсоблю". Никифорович, он мировой мужик, голова! Вот я и пошёл. Там, в приёмной комиссии один херок был, так он во весь голос и заявил: "Будем выправлять классовый и национальный состав студентов!".
- Понятно...
- Не то чтобы я учиться не хотел, просто... меня ведь и с двойками переводят с курса на курс. Меня в сорок четвёртом орденом Почета наградили. В сорок шестом в партию приняли. Такого студента будут тянуть. Но, знаете, так паршиво - что ж это я, только пахать, как вол, да балагурить могу? А попробовал нагнать - не получается.
- Хочешь, я постараюсь помочь? - неожиданно предложил Женя.
Его тронула откровенность парня.
- Это здорово! - выпалил Паша.
- Когда тебе удобно?
- Да хоть завтра!
- Ну, тогда приходи к шести, как?
- Отлично.
Как и обещал, Паша пришёл к шести. Был он, как всегда, весел, так и светился улыбкой. За книги сели сразу - время позднее, а пройти надо многое. Парень был усидчив, неплохо во всё вникал - впрочем, пока освежали, что называется, азбучные истины.
И тут Паша положил ладонь на колено Жени. Тот покосился, а парень будто и не замечает. Что делать? Устроить скандал - глупый повод. А принять это - вроде как тебе и нравится. Можно было бы просто попросить убрать руку, но Женя был в сомнении. Ведь Паша ему, может, и не нравился до дрожи, но был приятен. Где-то в глубине души появилась шальная мысль - а может, он?.. А если не он, что тогда? Как тогда быть? В общем, одни вопросы и никакого ответа. И потому, пока он мучился, парень не просто продолжал держать ладонь на колене, а стал его поглаживать. Тут уж Женю пот прошиб. Дальше "не замечать" было нельзя, нужно было действовать, но что предпринять?
И Женя, испугавшись, решил убрать руку с колена, но вышло как-то неловко - он накрыл его ладонь своей, уже хотел отстранить "агрессора", но тот извернулся и просто взял ладонь Жени в свою. Так вот они и сидели рядышком, теперь "тупил" уже и учитель, посторонние мысли мешали сосредоточиться. Надо было завершать это занятие, а то, чего доброго, могло произойти лишнее.
- Слушай, - начал Женя, - в принципе, неплохо. Базис у тебя основательный...
- Гм! - это Паша хмыкнул.
Женя и сам сообразил, что про базис вышло уж больно двусмысленно.
- В общем, давай в воскресенье, пораньше... часиков в двенадцать, как?
- Хорошо, - весело ответил Паша.
Через день после того урока с Пашей, вечером, квартиру огласили четыре звонка, это означало - к Кулакову гости. Взглянув на часы - полвосьмого, Женя пошёл открывать. На пороге стоял всклокоченный Петя.
- Здравствуй, - поздоровался Женя. - Что-то с Ноем Марковичем?
- Нет, - коротко ответил Петя. - Можно войти?
- Да-да, проходи.
Хоть они и были уже шесть лет знакомы, но Петя Нойберг у Евгения ни разу не был - не было случая, да и зачем. А сегодня сам пришёл.
Едва дверь в комнату закрылась, Петя просто прошипел:
- Вы педераст! - кажется, он хотел ещё что-то добавить, но, раскачиваясь, словно кобра, только шипел.
- Ты... ты болен, - Женя был в шоке, наверное, он побелел, а главное, он не знал, что нужно сделать или сказать.
- Я! Мне... мне Пашка всё рассказал - про ваши обнимания, ручки под столом. Он... он даже похвастал, что в воскресенье вас "распечатает".
- Паша!? - такого удара Женя не ожидал, он даже сел за стол. - Но зачем?
- Ему просто скучно, прежняя подруга его отшила, а тут ты... в смысле вы. Вы... ты... педараст. Я... я... я... а ну вставай, сука, задом!
Это было сказано негромко (радио заглушало все слова), но твёрдо. Словно в бреду, будто наблюдая за собой со стороны, Женя встал и повернулся задом, чуть облокотившись о стол. Петя только пальто скинул на диванчик, тут же стянул с хозяина квартиры брюки с трусами, оголив зад.
- Щас, сука, ты узнаешь... узнаешь...
Трясущимися руками он расстегнул ширинку, достал свой член и стал тыкать им в очко. Член был вяловатый, оттого, даже если б Женя расслабился, вряд ли парень ввёл бы его.
- Сука... - Петя жалобно простонал.
Евгений обернулся. Парень стоял и тряс своим членом, по его щекам текли слёзы, он шмыгал носом.
Женя просто обнял парня, обнял крепко, как обнял бы младшего брата, и парень просто расплакался. Он плакал тихо, сотрясаясь всем телом. Так они простояли, наверное, минут десять. Потом Петя, размазывая слёзы, застегнул ширинку. Женя тоже привёл себя в порядок.
- Извините меня, - всё ещё всхлипывая, произнёс парень.
- И ты меня.
- Вас? За что?
- Не знаю, - ответил Женя и мягко улыбнулся. - Давай попьём чайку, и ты поедешь домой.
Парень только кивнул. Вскоре они сидели и просто пили чай.
- Отец говорит, что всё ужасно, что в нашей стране быть евреем - это тяжкое испытание, непонятно только, за что оно нам. Мама говорит, что не надо терять оптимизм, что надо верить в лучшее, что всё будет хорошо.
- А сам-то ты что обо всём этом думаешь?
- Я жду...
- Ждёшь чего? - машинально переспросил Женя.
- Когда он сдохнет!
- Петь, твой отец всем жертвует ради тебя, он столько сделал, чтобы ты...
- Я не о папе.
- А о ком?
- Об усатом, - тихо, практически шёпотом ответил Петя и посмотрел на Женю.
- Не стоит так говорить, - спокойно ответил тот. - О таких вещах лучше не говорить - могут предать, необязательно из корысти или ненависти, просто... из страха.
- Я потому вам и сказал, что знаю, что вы не предадите, не донесёте...
Женя много думал о вожде, много в голове было путаного, странного. ОН, конечно, великий человек, но эта бесконечная ловля врагов народа... Город только-только пришёл в себя после раскрытия вредителей в ленинградской партийной организации. Даже ректора сняли, хорошо хоть не посадили. А это давление на евреев... Если б им разрешили уехать - это одно, а так... мучать из какого-то садистского удовольствия?! Да и не верил Женя, что в стране так много врагов народа. Враги есть, может, и диверсанты, но чтоб столько! Но если это всё перегибы, почему с ними не борются, почему, так сказать, не "отгибают"? И почему ОН ничего не говорит и не делает...
Всего этого Женя парню говорить не стал - и страшно поделиться такими мыслями с кем-нибудь, да и юнец по горячности мог сболтнуть лишнего. И потом, большей частью мысли были заняты совсем другим - Пашей. Вот это гад, сволочь, сука! Как, как он мог с ним так поступить? И ведь не из мести, а так, от скуки. А может, и не от скуки, а всё ж таки по умыслу? И как быть с занятием?..
Как быть с занятием, он решил вечером, когда ложился спать. Отменять ничего не будет - во-первых, признавать себя обманутым в лучших чувствах не хотелось, во-вторых, чёрт его знает, что гадёныш мог удумать. А так...
Когда тот пришёл, Женя нарочно выключил радио, мол, чтоб не мешало, ну и соседи, приложив ухо к двери, могли всё слышать.
Это обстоятельство Пашу немного смутило, но он сел за книги с улыбкой. Тему Женя выбрал важную, но не заумную. В принципе, захотелось понять, какие у парня знания на самом деле. Он, Паша, может, и в самом деле гад, но ведь и Женя сплоховал. Уж если держались под столом за ручки - расхлёбывай, не увиливай.
Паша, в принципе, задачи решал неплохо, но явно не этого ждал от встречи, потому где-то через полчаса положил руку учителю на бедро. Со сдержанной улыбкой Женя убрал руку.
- Не стоит, - просто ответил он. - Я не по этой части... но я тебя понимаю и кричать на каждом углу не буду...
- О чём это?! - Паша чуть напрягся.
- Ну, обычно, когда кладут руку на колено или уж тем более бедро, намекают на интимную близость, но, как я уже сказал...
- Да я не такой! - Паша даже вскочил.
- А какой? - притворно удивился Женя.
Паша хотел что-то сказать, но тут в дверь постучали.
- Да-да! - спросил Женя.
- Евгений Александрович, всё в порядке? - это был Семён Семёныч Майский.
Цветастая фамилия и солидная, дородная внешность принадлежали заурядному бухгалтеру автобазы, но кто не знал, испытывал пиетет.
- Вот, знания в голове помещаться не хотят, - пошутил Женя.
- А-а, понимаю, - он хмыкнул и закрыл дверь.
- Паша, давай решим, благо ты уже взрослый. Будем заниматься или как? Ты мне денег не платишь, я это из чистого альтруизма, но всё ж время жалко. Так как?
Женя знал, что Майский всё ещё у двери, потому говорил не только для Пашки, но и для остальных.
Паша, тяжело сглотнув, сел на стул, задумался.
- Думаю, не стоит, - изрёк он. - Институт и так закончу, а с завода не попрут, я думаю, - и он кисло улыбнулся.
- Ладно, коли возникнут вопросы, помочь чем нужно будет - обращайся...
И Паша ушёл.
января выдалось хорошим, солнечная, с морозцем погода была приятна глазу и не сильно доставляла неудобство холодом. В любом случае - не любишь морозную зиму, переезжай в Ташкент. Правда, по контрасту, политическая погода в стране становилась всё пасмурней, со зловещим предзнаменованием.
Тринадцатого января "Правда", да и не только она, сообщили о раскрытии дела врачей-убийц. И фамилии-то как на подбор - Вовси, Коган, Фельдман, Этингер. Ной Маркович вмиг осунулся, постарел лет на десять, тихо шепча: "Ну, вот и всё".
В среду, четырнадцатого января, Евгений Кулаков пришёл на работу в институт как обычно, к полдевятого, у него семинары как раз в девять. То, что случилось что-то неладное, он понял, ещё поднимаясь по лестнице - у всех были какие-то встревоженные лица. Едва он поднялся на второй этаж, как его окрикнул декан. Всегда уверенный в себе, даже немного самоуверенный, сейчас тот выглядел растерянно.
- Доброе утро, - поздоровался Женя.
Он хотел спросить, что стряслось, но его опередили.
- Боже! Евгений Александрович! У нас тут маленькое чэ-пэ! Ной Маркович, вы ведь видели его вчера... он так разволновался из-за той статьи, словно сам врач, а не математик...
- Да-да, Ноя Марковича это потрясло.
- Вот-вот! Я ему лично говорил: успокойся, тебя это не касается! А он... инфаркт!
- Что с ним? - Женя аж побелел.
- В больнице, очень плох.
- Но как?..
- Анна Михайловна поздно вечером позвонила Шарову, сказала, что его увезли в больницу, как там её... на Литейном...
- Имени Куйбышева.
- Да-да, именно. Так что, голубчик, будем кроить расписание; знаю, нагрузки у всех большие, но что поделать... - и декан пошёл к своему кабинету, потом остановился, словно о чем-то задумался, повернулся и добавил: - Вы ведь с Нойбергом хорошо общались. Может, заглянули бы к нему, проведали. Мне как-то не с руки тревожить его, жену...
- Хорошо, - коротко ответил Женя и на деревянных ногах отправился в комнату кафедры.
Вечером, около пяти, Женя чуть слышно постучал в палату, помедлил, приоткрыл дверь. Анна Михайловна с накинутым на плечи белым халатом, как и у Жени, пятясь назад, непрерывно смотря на мужа, подошла к двери.
- А, Женечка, как вы? - машинально спросила она.
- Анна Михайловна, как Ной Маркович?
Женщина махнула рукой.
- Ох, Женечка, плохо. Всё без сознания. Врачи говорят - боли он не чувствует, но...
Она не плакала, она была вся напряжена. Ее лицо выражало усталость и железную волю спасти мужа.
- Анна Михайловна, я задерживать не буду, просто наши - и с кафедры, и с факультета - все передают пожелания выздоровления, и я, разумеется.
Она кивнула, чуть опустив голову, разумеется, вспомнив, сколько натерпелся её муж от этих коллег.
- Спасибо, Женечка, вы всегда нам помогали, и я благодарна, что вы заглянули. Скажите спасибо коллегам.
- Хорошо, я пойду... Держитесь!
И Женя выскользнул из палаты, отправившись домой.
Работы прибавилось немного, у Ноя Марковича нагрузка была очень средняя, так что никто особо под прибавкой учебных часов не загибался. Так наступило воскресенье. С утра, встав пораньше, Женя отправился в больницу. У него было страшное ощущение, что уходит очередной близкий человек, словно отец. И он опять не мог ничем помочь.
В больнице было многолюдно, стоял необычный для такого заведения шум. В палате, где лежал Ной Маркович, было душно. Топили изрядно, но окна не открывались. Можно было открыть форточку, но врачи не рекомендовали - могло начаться воспаление лёгких.
Ной Маркович лежал и тяжело, с сипами дышал. Анна Михайловна сидела рядом, держала его за руку, Петя стоял в углу и испуганно смотрел на отца.
- Женя, хорошо, что пришли, подойдите. Не бойтесь, он не слышит, - уставшим голосом произнесла Анна Михайловна.
- Вам нужно отдохнуть, - ответил Женя. - Пройдитесь, может, съездите домой. Я посижу, всё, что нужно, сделаю.
- Ах, Женечка, - она грустно улыбнулась и, открыв дверь, вышла в коридор, где кипела жизнь, где туда-сюда сновали нянечки, больные в пижамах и их родственники в накинутых или надетых белых халатах.
Они подошли к топчану, на котором можно было посидеть.
- Он уходит, - отстранённо произнесла женщина. - Попрощайтесь с ним. И, если вам не в тягость, увезите с собой Петю. Я не хочу, чтобы он это видел. Пусть запомнит отца сильным...
- Конечно, - только и выдавил из себя Женя.
От её слов внутри всё так и оборвалось. Он хотел приободрить её, сказать, что всё будет хорошо, но понял, что это ложь. Примитивная, хоть и от доброты. А ей этого не надо.
Они вошли в квартиру Нойбергов около двух. Молча разделись, Петя пошёл ставить чайник, Женя прохаживался по комнате. Известие про врачей-убийц на многих произвели гнетущее впечатление. Теперь и Женя был готов согласиться, что грядёт буря. На кафедре математического анализа, где половина преподавателей евреи, понимали, что врачами могли только начать, а там... Ужасов тридцать седьмого года, о которых рассказывали украдкой, Женя не помнил. Но только недавно прошли волной "посадок" по Ленинграду, правда, "косили" только верхи. Потом это странное дело еврейского антифашистского комитета. Но эта история больше била по низам.
- Я сейчас накрою на стол, - спокойно произнёс Петя.
- Можно и на кухне...
- Нет, мама узнает, и мне не поздоровится, - и, кажется, он впервые за всё время улыбнулся.
Пили молча, солнечный свет всей своей мощью влетал в окна и золотом освещал комнату, но на душе стоял мрак, жуткое ощущение безысходности. Неожиданно Петя, закрыв лицо руками, затрясся.
- Ну, не стоит, - неумело, как мог, стал утешать его Женя. - Надо держаться, вот увидишь, всё образуется.
Они стояли посреди комнаты, обнявшись, парень уткнулся в плечо Жени. Петя уже не рыдал, а всхлипывал. Он оторвался от шерстяного жилета и посмотрел на утешителя, а потом взял и прижался губами к его губам. Его руки обхватили Женю за талию и притянули к хрупкому юношескому стану.
Женя хотел было отстранить парня, но не смог; и дело не в нехватке силы - этого-то не занимать, а в желании это сделать. Вместо этого он просто стал целовать, не елозить губами, а именно целовать юношу.
От аромата молодости кружилась голова, но оба готовы были нырнуть в этот омут. Одним махом Женя скинул с парня пуловер и стал медленно на нём расстёгивать рубашку, пуговка за пуговкой. Они уже не целовались, но Петя, затаив дыхание, прикусывая губу, смотрел, как открывается его грудь.
Задрав голубую майку, Женя припал к груди парня, к его розовому маленькому сосочку, уже набухшему. Стоило по нему провести язычком, как Петя издал лёгкий стон. Женя понимал, что открывает парню дверь в мир плотских наслаждений, как некогда и его ввели в этот чарующий мир, потому не торопился, а старался всё сделать красиво, с наслаждением.
Женя то проводил по соску язычком, то щекотал его кончиком. Он мог целовать его, а мог посасывать и в такие секунды Петя издавал страстный вздох. Его глаза были прикрыты, а губу он прикусывал, чтобы не застонать в голос. При этом грудь парня покрывали мелкие тёмные волоски. Пройдёт ещё три-четыре годика, и он станет мужчиной, волосатым, сильным. Но пока этот хрупкий юноша был что глина в руках скульптора.
- Попробуешь так же? - спросил Женя, оторвавшись он сладкого тела.
Петя только плечами пожал. Он стал стягивать с себя рубашку, расстёгивая манжеты, майку. То же сделал и Женя.
- У вас грудь без волос, - произнёс юноша, оглядывая стан любовника.
- У всех по-разному. Мне кажется, я пошёл в отца...
И Женя стал расстёгивать брюки. Петя затаил дыхание, смотря на красивое тело любовника. Скинув носки, немного поколебавшись, Евгений снял трусы, продемонстрировав своё возбужденное естество. Петя, дрожа всем телом, снял брюки, а потом ухватился за резинку на чёрных сатиновых трусах. Он словно пытался решиться и не смог. Зато он приблизился к Жене, обнял его, обнял, а потом стал целовать в шею.
был строен, даже спортивен, но не от спорта, а от труда. На заводе, где он трудился, не пофилонишь, надо - таскаешь и тяжести. Потому руки парня были сильные, и тонкая лёгкая тень подчёркивала мужественную грудь. Но ладони юноши были немного шершавыми, как у настоящего работяги. Женины ручки уже давно были мягкими, интеллигентскими.
Петя стал приседать, и тоненькая тропинка из его поцелуев спускалась всё ниже, к сильной груди, к бурым соскам, немного крупнее, чем у самого. Паренёк начал их сосать, ласкать языком, точь-в-точь, как только что ласкали его. Жене нравилось смотреть на то, как его любят, его нежные пальцы проникали в короткие мягкие волосы парня и ласкали их.
Не имея возможности дольше терпеть, Женя резко сел на корточки, рывком опустил трусы, так что Петя даже опешил. Его пенис раскачивался из стороны в сторону. Не очень длинный, немного заострённый кверху, с красивой розовой головкой, будто сердечко. Не раздумывая, Женя обхватил её губами и провёл язычком по глянцевой поверхности. В ответ Петя чуть пополам не сложился. Его руки упёрлись в сильные плечи любовника, и он глубоко и шумно дышал.
А Женя словно вспомнил Вальдбург, казалось, то было так давно, но память вмиг воскресила всё, и он просто повторял, что переживал сам когда-то, даря несказанное наслаждение, даря его сам. Он скользил губами по шершавой коже ствола пениса - заглатывать целиком не решался, мало ли... Зато он словно натирал головку до блеска. Он мог без устали теребить уздечку, чуть загнутые края головки.
Его пальчики играли с упругими шариками, перебирая их, чуть сдавливая. Прижимая пенис парня к животу, он обхватывал губами мошонку, и тогда Петя вскрикивал от наслаждения, и его ногти проделывали белые полосы на плечах мужчины, которые вскоре становились красными.
Для Пети это был невероятный опыт. Он дрочил, как и многие, украдкой, слушал сальные байки работяг, да хоть того же Пашки, но взаправду с кем-то - такого в его жизни ещё не было. В тот раз он чуть не изнасиловал Евгения Александровича - глупо конечно, нашло что-то... но теперь он просто наслаждался. Он становился мужчиной, пусть и с другим мужчиной. У отца в книжном шкафу где-то была книга, ещё дореволюционная, про древнюю Грецию, так там это было нормой. Пусть же нормой это будет и тут.
Каждый раз, как Женя проделывал невиданные штуки с его "болтом", Петя просто не мог набрать в лёгкие воздуха, так было хорошо, а хотелось ещё и ещё. Пару раз он инстинктивно попытался вдарить членом в рот, но Женя сильно обхватил бёдра и удерживал его.
Неожиданно Петя почувствовал в паху приятное томление - всегдашний провозвестник оргазма, хотя, может, это и был оргазм. Зажмурившись ещё сильнее, он посильнее упёрся в плечи любовника, и его пенис стал исторгать семя жизни.
Женя хотел этого, он жаждал ощутить вкус спермы во рту, и когда парень слишком сильно напрягся - понял, сейчас! Спермы было немного, её было легко проглотить и потом ещё облизывать головку парня, ноги которого так и подкашивались.
Они сели возле стола, тяжело дыша. На лице Пети был написан восторг.
- Я вам нравлюсь? - неожиданно спросил он.
- Ты красивый парень.
- Но я вам не нравлюсь?
- Если б ты мне не нравился, я бы с тобой сейчас не миловался.
- У меня это впервые, - признался Петя.
- Я догадался. Впрочем, у всех это бывает впервые.
- А когда у вас?
- Давно, ещё на фронте, - коротко ответил Женя, вовсе не желая продолжать тему. - Иди-ка сюда.
Петя легко встал со стула, подошёл к Жене, а тот опять обхватил его пенис губами. Юность - волшебная и счастливая пора. У парня член даже не обмяк, так и топорщился из тёмных завитушек. Но у Жени были далеко идущие планы.
Решив, что пенис изрядно увлажнён, Женя лёг на живот на длинный кожаный диван с высокой спинкой.
- Давай, - только и сказал он; парень лишь улыбнулся и в пару прыжков оказался возле любовника. - Только без спешки и рывков, плавно, хорошо?
Петя кивнул. Его лицо стало очень сосредоточенным. Он приставил разгорячённый пенис к дырочке и, слегка надавив, лёг на Женю. Головка легко преодолела сфинктер, и член медленно стал утопать в попе. Для обоих это было совершенно новое ощущение.
Женя просто постарался расслабиться. Больно будет только тогда, когда этого не хочешь, а он хотел. Словно охотник на охоте, он стал искать нужное ощущение и вскоре засёк его. Он просто старался наслаждаться близостью. Конечно, ёрзающий член в попе - это немного необычно, но всякий раз, как парень вводил свой кол, по всему телу учёного начинала растекаться истома, тягучая и сладкая, словно мёд.
Тело само приспособилось к новым обстоятельствам. Пенис скользил уже резво. Петя нависал над ним и звучно ударялся животом и пахом об упругую попу. Его влажные от пота волосы приятно щекотали плечо, ухо, да и сам юноша иногда просто так целовал его в плечо, загривок.
Иногда Петя замирал, переводя дыхание, и тогда Женя ощущал всё молодое тело у себя на спине, чувствовал острые, будто канцелярские скрепки, соски, плоский, покрытый высокой стройной ёлочкой волос живот. А потом парень начинал дальше уверенно стучать по его попе, вводя свой жезл любви в анус.
Для Пети то был восхитительный миг. Когда его член, такой твёрдый, словно нож в масло, проник в очко, он замер. Там было тепло и... уютно. Стоило немного пошевелить этим орудием любви, как по всему телу разлетались приятные искры страсти. Мир, что был вокруг, неожиданно сузился до его пениса, и только он сейчас существовал.
Словно заведённый, на вдруг проснувшемся инстинкте, он без устали вгонял свой член в тело, и то была сказка. Наверное, в этот миг он не сильно задумывался над тем, кто с ним, женщина или мужчина, ему было всё равно. Неожиданно он ощутил себя взрослым. Это было так странно. Ещё минуту назад словно пацан, а теперь мужчина, муж.
- Погоди, - прошептал Женя. - Перевернусь.
Петя выпрямился, демонстрируя пунцовый от жаркой работы член и утирая со лба пот. А Женя тем временем лёг на спину, широко разведя ноги.
- Давай, - только и произнёс Женя.
Петя вмиг лёг на него, введя свой меч-кладенец в заветную дырочку.
Сфинктер был широко открыт, и потому пенис проник очень легко, а стоило парню ввести свой агрегат, как он тут же начал стучать им в утробу. И теперь веки юноши были сомкнуты, только тут он беззастенчиво целовал любовника в губы, прижимался к его груди, упирался головой в его шею.
Женя легонько просунул руку под парня и стал ласкать свой пенис. Тот был весь мокрый от того, сколько смазки он исторг, пока до него дошли руки. Женька не мог себе и представить, как это хорошо, сладко - отдаваться любимому, и пусть тот его не любит, но в этот миг всех сложностей мира словно не существовало. А самое главное - он не чувствовал себя слабым, он по-прежнему был сильным молодым мужчиной, а то, что сейчас его имеют, так это просто способ получения наслаждения, и не более.
Петя строчил, словно пулемёт, отдельные волны истомы давно превратились в один прекрасный поток наслаждения, который полностью овладел всем его телом, потому Женя легко отдался на откуп страсти, и на его живот и грудь стали вылетать перламутровые капли любви. На миг парень замер, любуясь этим зрелищем, а потом продолжил, и вскоре Женя ощутил, как в его чреве растекается что-то тёплое и приятное. Он знал, что это, и был несказанно этому рад.
Они ещё какое-то время лежали друг на друге, и сперма медленно выплёскивалась из ануса, украшая диван. Потом они пошли в ванную и быстро смыли с себя все следы страсти.
Они сидели за столом, вечерело, комнату уже освещал приятный жёлтый свет люстры. Они молчали, но постоянно переглядывались, теперь между ними было нечто совершенно новое, незнакомое чувство. Около восьми пришла уставшая Анна Михайловна, а Женя поехал к себе.
Хоронили Нойберга на Волковом кладбище, в среду, 21 числа, ровно через неделю после инфаркта. Евгений очень терзался от того, что поддался соблазну, что в то воскресенье у них с Петей случилась близость, ведь потом, поздно вечером Ноя Марковича не стало. Да и с Петей всё не было возможности переговорить.
На кладбище было много народу. Институт помог и грузовиком, где везли гроб, и автобусом. Были в основном только вузовские да пара дальних родственников. Поминки решили провести в одной из аудиторий - большой, благо не амфитеатр.
Идя по заснеженной дорожке к автобусу, профессор Соргин тихо сказал:
- Я знаю, вы были с Ной... Нойбергом дружны, так что постарайтесь не воспринимать мои слова неправильно, но вам пора подумать о докторантуре. Вы хороший ученый, насколько мы все в нашем вузе можем считаться учеными. Но у вас, дорогой мой, есть не менее важный талант - вы замечательный педагог. И дело не в том, что вы ещё молоды, а большая часть наших учащихся - хорошенькие девушки. Вы умеете увлекательно учить, у вас интересно учиться, так что вам надо расти. При иных обстоятельствах Ной стал бы вашим руководителем, а теперь я предлагаю вам в этом качестве себя. Не спешите с ответом, просто взвесьте все "за" и "против" и примите единственно правильное решение...
А потом, уже практически после поминок, Женя, улучив минуту, поговорил с Петей.
- Послушай, мне очень жаль... что тогда, когда твой отец... лежал... мы...
- А мне не жаль, - перебил его Петя. - Нет. Конечно, я любил отца, и сейчас мне грустно, но... отец всегда считал, что будет только хуже. Он всё пугал всех катастрофой и... сам не заметил, как превратился в мертвеца, живого, словно и не живущего. А в тот день, с тобой, я понял, что жив, что живу и хочу жить! Любовь - это ведь всегда жизнь.
текли сами собой. Петя приходил к Кулакову только по воскресеньям. Они делали вид, что занимаются, что Кулаков подтягивает молодого студента, но за плотно зашторенными окнами, за прочной щеколдой они могли по-тихому наслаждаться любовью. Опять любовь украдкой. Чаще всего они просто друг другу дрочили, иногда Женя отсасывал парню, но никогда не было большего. Почему? Петя всё время чего-то боялся. Сосед шаркает мимо его двери - страх. Соседка громко зовёт кого-то на кухню, вроде "молоко убегает" - страх. Соседский пацан, заигравшись, ударит мячиком в дверь... Встречаться у Нойбергов было невозможно - Анна Михайловна практически всё время проводила дома. Она, казалось, хочет переделать все хозяйственные дела лет на десять вперёд.
А вот Петя держался молодцом. Возможно, причиной всему юность, а ещё работа, учёба на вечернем отделении и друзья. Паша Солнцев в этом кругу по-прежнему присутствовал, но только в институте.
В то мартовское утро Женя ещё лежал в постели. Он просыпался с началом радиотрансляции, то есть в шесть утра. Но его очередь занять места общего пользования наступала только в шесть двадцать, и потому у него было в запасе ещё самых приятных десять-пятнадцать минут. Радио в своей комнате Женя выключал - мощный рёв первых аккордов гимна его пугал, словно неожиданный артобстрел, да и потом, "гимновое" многоголосие всё равно растекалось по квартире, от него не спрятаться, и Женя всё равно просыпался.
Вот и в то утро, четвёртого марта, он приятно потянулся в кровати, но залёживаться не стал, а взялся за гантели и гирю - для поддержания физической формы. И тут, где-то из глубины квартиры, донёсся истошный вопль, что-то металлическое с грохотом упало, и начался переполох.
Быстро, по-военному, натянув штаны, Женя выскочил в коридор. Навстречу семенила растрёпанная Лариса Ивановна.
- Что стряслось? - спросил Женя.
- Женя! Ужас-то какой! Боже! - лепетала женщина.
- Да что стряслось-то?!
- Только что сообщили, что Иосиф Виссарионович тяжело болен... - и она сбивчиво, с испуганным взором, рассказала, что у Сталина удар, что всё плохо и он без сознания. - Они там все медицинские термины называли, но я же в них ничего не понимаю, потому, страшно это или нет, не знаю...
На кухне, куда заглянул Женя, все стояли возле "чёрного блина", откуда уже вещали всякую чушь, но все стояли со скорбными лицами, Никита Егорович утирал стариковскую слезу, Алла Константиновна, зажав рот кулаком, мотала головой, словно во что-то не веря, а их с Семён Семёнычем сын, Ромка, переминался с ноги на ногу.
- Живо в туалет, потом я, - тихо, практически на ухо, шепнул ему Женя.
Сталин Сталиным, а на работу опаздывать нельзя.
В транспорте было страшно ехать - у всех были такие лица, словно у каждого разом кто-то умер. Люди были напряжённые, кто-то тихо плакал. Одна старушка, замотанная в платок, всё шептала своей попутчице: "...может, ещё и обойдётся. Вон, свекровь моя, покойница, десять лет после удара прожила, сама и в магазин сходит, и даже супчик приготовит...". Какой-то солидный голос сзади еле слышно прошелестел: "Как теперь жить? Кто страну возглавит?", а ему немного нервный женский ответил: "Что ж вы его раньше времени хороните?!", и тот начал лихорадочно извиняться, шептать, что его не так поняли, что он совсем другое имел в виду.
Полноценного рабочего дня не получилось - смесь матанализа и политпросвещения. Декан всё где-то бегал, что-то выяснял, должно быть, ректорат стоял на ушах.
Около шести в Женькиной квартире раздались четыре дверных звонка. На пороге стоял Петя.
- К тебе можно? - немного лихорадочно спросил он.
- Конечно, - только и ответил тот.
Они прошли в комнату. Окна были зашторены, задвижка опущена.
- Неужели это случилось? - дрожащим от волнения голосом произнёс Петя.
- Кажется, да, - немного неуверенно ответил Женя.
- Я тебя хочу, - выпалил гость.
Он скинул пальто и стал снимать пиджак, расстёгивать рубашку.
"А-а! Была не была!" - сам себе сказал Женя и тоже стал раздеваться.
Уже через минуту, совершенно нагие, они лежали на кровати и под грёзы Шумана ласкали друг друга. Женя страстно хотел парня, потому быстро переместился к паху, где уже железный член испускал смазку.
Обхватив головку губами, Женя начал её сосать, как леденец. Сочный, он так и таял во рту. Женя напирал языком на уздечку, покрывал ствол пениса поцелуями. Петя тихо стонал, закинув руки за голову. А Женя всё скользил губами по стволу, его пальчики нежно массировали мошонку и нет-нет, да и проникали дальше, в промежность. А там, среди волосков, находилась заветная дырочка. Женька подумал - а может... и потому стал массировать её, чуть надавливая пальчиком.
- Не надо, - томно простонал Петя.
И Женя перестал, вернувшись к пенису, который с таким рвением обрабатывал. Впрочем, он и так много времени посвятил этому любовному этапу, потому вскоре встал, опёрся локтями о стол.
Петя вмиг понял намёк и тут же прильнул к упругим ягодицам, а его пылающая жаром страсти плоть стала скользить по промежности, слегка "цепляясь" за небольшую луночку ануса. Наконец, он приставил головку к сфинктеру и надавил.
Стоило Пете оказаться внутри, как он тут же стал двигать бёдрами, с каждой фрикцией наращивая темп. Приятная истома стала овладевать его телом, он стал таять в этом прекрасном омуте страсти, он закрыл глаза и все свои чувства сосредоточил только на своём члене, скользившем в тёплой и влажной попе.
Тело Жени сотрясалось с каждым ударом юных бёдер о его ягодицы. Хорошо хоть надрывная музыка, лившаяся из "блина", заглушала всё, а то соседи услышали б не только это, но и как в такт звонким шлепкам чуть вздрагивает стол. Женя опустил голову и увидел своё тело - грудь, живот, пах и торчащий, словно нос старинного корабля, пенис.
Член не утратил твёрдости, он тянулся параллельно животу хозяина, из розовой головки сочилась смазка, но главное - он, словно живой, извивался, пусть и не сильно. Женя никогда не смотрел на член так. Но сейчас он словно видел его впервые, и эта картина его возбуждала едва ли не сильнее, чем Петькин "молот страсти". Время от времени пенис не просто вздрагивал, он, можно сказать, подпрыгивал и тогда ударялся о живот, оставляя там след из смазки.
Когда в паху зародился ураганчик оргазма, Женя не стал ему препятствовать, а просто отдался во власть стихии, и вскоре из пениса без какой-либо помощи рук стали выплёскиваться перламутровые капли. Член словно сокращался, впрочем, он и в самом деле сокращался, выдавливая из тела сок жизни до последней капли.
Наверное, Женя слишком сильно сжал сфинктер, когда кончал, потому что Петя замер, и внутри Жени появилось кое-что приятное и тёплое, оно наполняло его чрево...
Женя сидел совершенно нагой возле стола и смотрел на юного любовника, лежавшего на кровати и мечтательно изучавшего потолок.
- Ты меня любишь? - спросил Женя; тот вопросительно посмотрел в ответ. - Ладно, забудь.
Встав с кровати, Петя подошёл и сел на колени к любовнику, обнял того за широкие плечи, чмокнул в губы.
- Пойми, - прошептал он. - Я не такой, как ты, я... другой. Мне нравятся девушки, кажется, и я им... тоже... То, что у нас с тобой, - это восхитительно, но я... я не смогу быть с тобой всегда.
- Я понимаю... понимаю и не сержусь.
- Правда!?
- Да.
- Значит, мы ещё не раз пошалим, - весело прошептал Петя и опять чмокнул Женю в губы.
Почему Женька согласился? Вероятно, от того, что это лучше, чем ничего, да и присутствовала робкая, хоть и глупая надежда, мол, а вдруг...
Через день, утром шестого марта, объявили, что Сталин умер. Странное чувство. Женя никогда не поклонялся Сталину, хоть и считал его выдающимся человеком... ну, или почти выдающимся. Он не мог отделаться от мысли, что тот слишком часто ошибался, и ошибки эти были не плёвые, а очень серьёзные, стоившие жизни многим людям. Но о своих размышлениях он никому не говорил, даже Пете.
Учебный процесс был практически сорван, да и как учиться, когда то торжественно-траурное заседание, то такой же, торжественно-траурный митинг. И всё это то на уровне факультета, то института, то района, то города.
С Петей в такие дни было совсем не встретиться. Впрочем, Женя не "гнал лошадей", понимал, что не всё в его власти. Были и другие хлопоты. Когда он шёл с районного митинга вместе с Соргиным, тот мечтательно произнёс:
- Какое время наступает! Время перемен! Жаль, что я уже немолод, многого могу и не увидеть, но всё равно дух захватывает. Теперь всё будет по-другому, иначе, не так, как прежде. Может, не сразу, но наша жизнь начнёт меняться к лучшему, я в этом уверен.
- Думаю, да. Зима закончилась, теперь наступит весна, холода уйдут, лёд растает.
- Самое время принимать и важные личные решения...
- Я уже принял.
- Да? Позвольте полюбопытствовать, какое?
- Если вы ещё не против взять меня в докторанты, я почту за честь.
- С превеликим удовольствием.
Это было важное решение, которое можно было назвать карьерным, - он решился писать докторскую.
А в личном плане... Первого апреля был день рождения Анны Михайловны. Тот день выпал на среду, потому гостей собирали в воскресенье. Женя немного припозднился; нет-нет, он не опаздывал, просто не получилось по всегдашней традиции прийти чуть пораньше. И потому он видел впереди идущего Петю, а с ним, под ручку, симпатичную девушку.
Словно ножом по сердцу... Но он знал, что так всё равно будет, что это неизбежно, только надеялся, что впереди у них есть хотя бы годик-другой. Ан-нет, конец. На душе стало тяжко, но мешать, ставить Петю в неловкое положение не хотелось. Потому он немного переждал, дал возможность пройти парочке, а потом прошёл и сам.
Что ж, это жизнь. Она всегда состоит из встреч и расставаний. Но, пока мы живы, нужно стремиться к лучшему, искать и не отчаиваться.