Я уже несколько лет работал в Америке. И сполна ощутил и знаменитую американскую работоспособность, и их хваленый индивидуализм.
"Влэд" - на свой манер произносили они мое имя, хлопали по плечам, улыбались фальшиво-белоснежными зубами и так же фальшиво-бодро интересовались, как мои дела. Ну, может, зубы у кого-то были и настоящие, не знаю.
Я понял для себя одно – выжить в этой стране можно, только если быть настоящим трудоголиком и действительно любить свою работу. К счастью, в моем случае это приблизительно так и было. Однако, я стал замечать за собой какую-то подозрительную сентиментальность и излишнюю обидчивость и отнес их на счет усталости. Было начало июня, в делах наступило затишье, и я решил побаловать себя таким экзотическим отдыхом, как морской круиз. К своей радости, в агенстве я узнал, что могу выбрать лайнер с русскоговорящей командой на борту – так я мог прикоснуться к частичке родины.
Как только я попал на лайнер, меня захватила атмосфера беззаботности и праздника, царившая на нем. Огромный, красиво отделанный, с коврами и чудесными живыми цветами, он просто покорил мою впечатлительную в тот момент душу.
Наступил вечер. Мной завладело какое-то романтическое настроение, захотелось влиться в эту безмятежную тропическую атмосферу. Я переоделся в светлый костюм и не без некоторого самодовольства посмотрел в зеркало, как будто заново рассматривая себя. Я похудел за эти три года напряженной работы, и на лице четко выступили скулы и серые жестковатые глаза. А светлый костюм подчеркивал смуглую от загара кожу.
Я вышел на палубу, подошел к поручням и стал смотреть в бесстыдно-красивый малиновый закат. Знойный воздух становился свежее, волны приобрели медный оттенок, и на небе уже зажигались первые звезды.
Я спустился вниз, в музыкальный салон, сияющий огнями и уставленный какими-то невозможными зелеными папоротниками. И понял, зачем поехал в этот круиз.
Тут играли джаз. Точнее, музыку обеих Америк – плавные, словно качающие тебя на волнах фокстроты, чувственные латиноамериканские мелодии. Но в основном это был джаз – искрометный, веселый, захватывающий. Я понимал и любил эту музыку и всегда подозревал, что душа моя пришла откуда-то из эпохи джаза.
Но когда я увидел их саксофониста, то понял, что в первый раз понял не все. Этот музыкант был создан для сцены. Он носил какой-то невероятный костюм, а экзотичная и стильная шляпа только оттеняла абсолютно правильные черты его лица. Иногда, когда он не играл, то принимался вдруг танцевать на сцене, не прикладывая к этому никаких усилий.
Я бесконечно любовался им, и даже не позволял себе мечтать о чем-то большем.
Я не мог не познакомиться с ним. Как-то после выступления, я подошел и, не зная его происхождения, заговорил с ним по-английски, Стараясь не выдать ничего, кроме обычного интереса к музыке. Он недаром был саксофонистом – его голос был таким же чуть хрипловатым и безумно чувственным. Разговаривал парень очень расположено, с чистыми английскими интонациями, и губы его приподнимались в сексуальной полуулыбке. Я, довольно циничный мужчина, как-то странно робел перед ним. Прощаясь, музыкант сжал мои пальцы и внимательно посмотрел мне в глаза.
- И, кстати, Вы можете говорить со мной по-русски, - быстрый насмешливый взгляд, и он легкой походкой пошел в свою гримерку.
Я понял, что влюбился. Я забрался на какую-то удаленную пустую палубу и, прислонившись к перилам, бездумно смотрел в черное нереально звездное небо. Мои щеки стали влажными от соленой морской пыли, и мне казалось, что это мироточит моя душа. Я потерянно спустился вниз, в свою каюту, и вдруг вспомнил, что так и не спросил его имени...
Сам до конца не понимая почему, я даже не искал возможности отношений с ним. Он жил в своем, таинственном и сверкающем, сложном джазовом мире. И мне было милостиво позволено любоваться на него со стороны. Я и любовался, стараясь скрыть безумство своих глаз.Но то ли он был хорошим психологом, то ли я – бездарным актером, только он все понял. Так же как и то, что я не решусь на первый шаг.
Странно, но я вообще очень редко пытался кого-то совратить. И не только потому, что боялся грубости или насмешек. Просто мне всегда казалось, что между все должно быть взаимно, и мне хотелось, чтобы партнер так же сильно тянулся ко мне, а не только позволял себя соблазнять и ласкать.
Так или иначе, но я не смог осмелиться и признаться ему. Он же, молодой небожитель, в искрометном ореоле своего таланта и обаяния, мог позволить себе ничего не бояться и поступать, как ему заблагорассудится.
Как-то вечером, после очередного концерта, я стоял возле иллюминатора и слушал в своей душе отголоски музыки, когда он без стука открыл дверь моей каюты и вошел. Он подошел ко мне, улыбаясь своей непостижимой полуулыбкой. Я растерялся и не знал, что сказать. Тогда он молча обвил мою шею руками и прильнул к моим губам.
Мои мысли заметались в последнем трусливом сомнении, открываться ли в своих чувствах, но тело оказалось быстрее. Оно отреагировало мгновенно, и я сжал его в обьятиях.
Он оторвался от моих губ и задумчиво сказал:
- Значит, я не ошибся... Я замечал, как ты смотришь на меня.
- Нет, ты не ошибся. Но ведь я ни на чем не настаиваю, - ответил я, продолжая прижимать его к себе.
- Я никогда не был с мужчинами. Но ты мне нравишься... Ммм, я чувствую твою страсть, я хочу быть с тобой, - музыкант проводил приоткрытыми губами по моей шее, опаляя кожу горячим дыханием.
Я сжал его плечи и заставил посмотреть себе в лицо:
- Как тебя зовут?
- Энтони.
- Антон, - сказал я почти грубо, пытаясь сдержать свое возбуждение, - ты может быть не понимаешь. Я бешеный от страсти к тебе, и если ты сейчас останешься, дороги назад уже не будет. Ты просто не сможешь меня остановить.
- Молчи. Я так хочу.
Он расстегнул пуговицы на моей рубашке и провел ладонями по груди. Потом дотронулся до пояса моих брюк, но я перехватил его руки и с силой притянул к себе. Антон податливо запрокинул голову, и я стал его целовать, подчиняя своему языку влажный горячий рот.
Мы упали на кровать. Я продолжал ласкать и раздевать Антона, но долго терпеть не мог. Я достал презерватив, но он смутился и прошептал:
- Не надо это... Я хочу почувствовать Тебя, а не резинку.
Тогда я наскоро обмазал член лубрикантом и, приподняв его таз, вошел, надо сказать, довольно поспешно. Антон простонал:
- Больно... Ммм, какой он у тебя твердый, как каменный...
Я не сдержался и сделал несколько толчков. Его стоны только подхлестнули меня, и я начал двигаться быстрее и ритмичнее, рукой лаская ему член, чтобы хоть как-то облегчить боль.
Антон тяжело дышал, тело его стало влажным, и иногда он еще просил меня:
- Хватит! Не надо...
Я был как в тумане. Чувствуя, что почти подхожу к черте, я вдруг понял, что наше с ним дыхание сливается, и он, кажется, уже почти кричит от наслаждения. Эта мысль была последней. Сделав несколько жестких толчков и судорожно прижимая Антона к себе, я провалился в нереальный оргазм.
с ним упали на кровать. Я лежал на боку, он тоже, тесно прижавшись спиной к моей груди, и тут я почувствовал, что моя рука влажная от его соков. Значит, наслаждение было нашим общим? Я еще смог обдумать эту великолепную мысль и погрузился в сон.
Утром я почувствовал, как Антон выскользнул из моих обьятий и сел. Я, еще не успев ничего осознать, встревожился:
- Куда ты? – я потянулся к нему, но натолкнулся на его холодный взгляд.
Этот холод проник в мою грудь, и сердце заныло от боли.
- Ты влюблен в меня, - почти утвердительно сказал он.
- Да... - растерянно прошептал я, не понимая, к чему он ведет.
- Выбрось это из головы, слышишь? Ты мне нравишься, и я буду с тобой, пока не закончится этот круиз. Но дальше ни на что не рассчитывай.
- Но почему?!
- Я не собираюсь становиться пидором!
- Ты им уже стал! – зло сказал я и потянул его к себе, но он оттолкнул мои руки, вскочил и выбежал из каюты, хлопнув дверью.
Я бессильно упал на кровать. Глаза обожгло от боли и досады. Я раздумывал над его словами, глядя в расплывающийся от слез потолок, и вдруг заметил, что несмотря на слезы, на моем лице плавает какая-то отвлеченная идиотская улыбка. Все-таки он сказал, что я ему нравлюсь – понял я, и это вселило в меня надежду. К вечеру, однако, мою надежду пересилили страх и сомнения. Я боялся, что он не придет. Я измучил себя беспокойством и не знал, на что решиться. Пойти к нему и умолять о новой ночи? От этой мысли мне становилось не по себе.
Но Антон развеял все мои сомнения одной своей улыбкой. Он зашел – и сразу увидел смятение на моем лице. Тогда он прижался ко мне и поцеловал в уголок рта. Я, обняв Антона, стал покрывать жадными быстрыми поцелуями его лицо и шею. Он нежно шептал:
- Ну, чего ты... Чего ты.., - но не пытался отстраниться...
В эту ночь он удивил меня. Мы лежали, утолив первую страсть, и я предложил ему вина. У меня была бутылка красного коллекционного вина, я подал ему бокал и подошел к кровати с коробкой ассорти в руках. И неожиданно перехватил его взгляд. Антон с каким-то наивным любопытством всматривался в конфеты, выбирая, какую взять.
Волна нежности захлестнула меня. Едой меня невозможно взволновать, тем более конфетами. Я вдруг с циничной иронией ощутил свои четыре десятка.
Я взял конфету и стал кормить его со своих пальцев, гладя другой рукой его затылок и шею. Он сделал глоток вина, и мы начали целоваться. Я ощутил на губах эту терпкую сладость и забыл обо всем на свете. В ту ночь мы не могли оторваться друг от друга до утра...
Ночами, в минуты нашей откровенной нежности, мне казалось, что Антон полностью искренен со мной, что вот он – весь мой, и тогда я был почти счастлив.
А днем я встречал его холодный взгляд и начинал глупо, мучительно верить ему, этому взгляду, и переставал верить нашей ночной сказке.
Я страдал, злился на него, и когда он снова оказывался в моих руках, мне хотелось ему отомстить. Тогда, вперемежку с безумной нежностью, во мне поднималась какая-то яростная страсть, в глазах темнело, и я трахал его грубо, почти жестоко, сам не понимая, чего мне больше хочется – причинить ему боль или доставить острое, безумное наслаждение.
Антон стонал подо мной так громко и сладко, что я готов был кончить от одних только этих стонов. Он вообще умел отдаваться так, что у меня сносило крышу.
- Я хочу кончить одновременно с тобой, - шепчет он мне в самые губы, – и дикий оргазм накрывает меня.
Но что меня поражало и было только с ним... После того, как я удовлетворял его, Антон становился каким-то еще более жарким и чувственным. Он продолжал жадно ласкать пальцами мои губы, шею, ключицы, потом начинал гладить мои руки, плечи, и я чувствовал, что схожу с ума от этих ласк... Горячая сладкая нега заливала нас обоих, мой член почти сразу твердел вновь, и иногда я продолжал, даже не выходяиз него.
Вообще, странное дело, но он – новичок - многому учил меня и в сексе, и в любви. Антон был нереальным любовником. И не потому, что как-то изощренно удовлетворял меня. Наоборот. Я почти ничего не разрешал ему проделывать с собой, особенно ниже пояса. Это было слишком остро, и вообще мне было не нужно. Я наслаждался тем, что сам ласкал его податливое горячее тело, его стонами; тем, как он сходит с ума под моими руками и губами. Нет, дело было в другом. Я был – его Возлюбленным. Я чувствовал это в его поцелуях, во всем, даже когда он просто водил пальцами по моему плечу.
Только однажды он поддался своей страсти, а я – ему. Мы целовались, сидя на кровати, и вдруг Антон наклонился, обхватил руками мои бедра, а губами – мой член. Я вскрикнул от первого прикосновения его горячего языка. Ему понравилась моя реакция. Он положил руки на мои ягодицы и, подавшись вперед, принял меня почти до основания. Тогда я, не сдерживая стонов, сам стал двигаться. Его рот был неопытным и невинным, но это еще больше сводило меня с ума. Я почувствовал приближение оргазма и хотел отстраниться, но он, обвив меня руками за спину, не позволил этого сделать. Наслаждение перемешалось со стыдом, и я испытал такой острейший оргазм, что почти без сознания упал на кровать. Он лег сверху и стал гладить мои плечи и грудь. Я тяжело дышал и едва мог хрипло прошептать:
- Антон, что ты делаешь со мной?
Он еле слышно ответил:
- Я тебя люблю.
Это он первый и единственный раз признался мне.
***
Круиз подходил к концу, и меня охватила тоска. Я давно уже понял, что люблю этого человека, как никого другого в этом мире. И так надеялся, что он откажется от своего решения, прижмется ко мне и прошепчет на ухо: "Я останусь с тобой".
Но Антон молчал. Я бродил по кораблю сам не свой. Как-то ушел на одну удаленную палубу и, перевесившись через перила, на полном серьезе вглядывался в холодные зеленые волны. Не знаю, что меня остановило тогда. Врожденный инстинктивный страх, присущий живому существу, а может, и надежда, что все-таки я ему небезразличен.
Настала последняя ночь. Это была ночь отчаяния. Я, сидя на постели, целовал его голые плечи, пытаясь справиться со слезами. Это я впервые плакал при другом человеке, наверное, за всю свою взрослую жизнь.
- Не мучай меня, - тоскливо попросил он, и я, своим обостренным отчаянием шестым или черт его знает каким чувством вдруг постиг самую глубину его души.
Я увидел его боль, то, что он совсем не уверен в своем решении. Я физически почувствовал, как он хочет обнять меня и шептать:
- Да, да... - одно только "да" в ответ на все мои мольбы.
Но он боялся. Оказывается, Небожители тоже боятся – с горькой нежностью подумал я. Он стоял перед последней чертой и не мог решиться выбрать ту жизнь, которую я ему предлагал. И я ничем не мог помочь ему и сделать больше, чем уже сделал. Он должен был все для себя решить сам.
Я лег и потянул его на себя. Он молча прижался к моей груди. Я тоже молчал. Горе как-то опустошило меня, не осталось ни мыслей, ни чувств. Я безучастно смотрел в ночной звездный овал иллюминатора, слушая дыхание лежащего на моей груди любовника – единственный звук, существовавший для меня сейчас во Вселенной.
Утром я проснулся один. Визитка с моим адресом так и осталась лежать на столе. Через час я уже сошел на берег, не сделав больше попытки увидеться с Антоном.
Нужно было жить дальше, но я не знал – как. Я проваливался в темноту. Познав его сверкающий мир, я уже не мог обходиться без него. И был только благодарен своей работе, которая требовала от меня определенных умственных – и даже мимических – усилий. Все-таки я должен был, засунув свою боль подальше, улыбаться этим шумным и беззаботным людям. И мне даже удавалось иногда забыться и ненадолго перестать мучиться об Антоне.
***
Прошел месяц. Я стоял у открытого окна и смотрел в прозрачные сумерки ранне-августовского вечера. И чувствовал, что моя тоска переплавляется в какое-то новое чувство. Вдруг мне стало легко – сразу, в один момент. Я повернулся, поставил свой любимый диск – впервые за этот месяц – и снова вернулся к окну. Августовский вечер, с готовностью, словно этого и ждал, окрасился хрипловатым сексуальным голосом саксофона. Я вслушивался в переливающуюся мелодию – и совсем не удивился синкопе дверного звонка.
То, что это Он, я понял, даже не успев отвернуться от окна. Я медленно прошел к двери и открыл. Антон так же медленно вошел и молча, как когда-то, в первый раз, обвил меня за шею и прильнул к моим губам.
Спазм сжал горло так, что я даже не мог ему отвечать. Тогда он слегка отстранился и просто, как что-то совсем очевидное и будничное, произнес:
- Я не могу без тебя жить.
И все сразу стало легко и понятно в моей жизни – в нашей с ним жизни, и оставалось выяснить только одно:
- Как ты меня нашел?
Он улыбнулся, повел глазами на проигрыватель и сказал:
- Слышишь? Я пришел на звуки джаза...