Девочка-осень (1 часть: Путешествие в страну Северо-Востока)

    Когда льет нудный затяжной дождь, когда мертвые листья пожухлым ковром устилают мокрый асфальт, когда тоскливо на душе и грусть не молчит, я достаю из потайного ящика письменного стола конверт с коротким письмом и фотографией.

    Молодая красивая женщина стоит на берегу моря, ветер развевает ее длинные черные волосы, треплет подол платья, а глаза смотрят мне в душу, словно говоря «я помню тебя, не забывай обо мне».

Политико-географическая фантасмагория для заметания следов.

    Когда в начале 1985 года больничная палата К.У.Черненко была оформлена как избирательный участок, чтобы полумертвый генсек в полубессознательном состоянии проголосовал бы под телекамерами за нерушимый блок коммунистов и беспартийных, знающие люди предположили – «пятилетка пышных похорон» продолжится в самом скором времени. Но они не знали, что знахарь-целитель родом с Крайнего Севера Дальнего Востока уже начал работать над материальным и астральным телом Константина Устиновича, продлил ему жизнь на целое десятилетие, и добился для своего региона невиданных преференций. После его смерти разваливаться начал не СССР, а РСФСР: потребовали отделения и выплаты контрибуции за века оккупации Бурятия, Якутия, Корякия, Эвенкия. А вдохновителем, идеологом, лидером стала мятежная Чукотская Республика (ЧР), граждане которой были возмущены непрекращающимся валом анекдотов про чукч. И потянулись долгие годы вражды и конфликта, карательных походов союзных войск и ответных зверств инсургентов.

Звонок без ответа.

    Тем летом я отдыхал на Белом море, ухаживал на пляже за двумя сестричками из Украинской ССР, одна была полненькая и веселая с тремя детишками, другая стройная, одинокая и строгая. Внешне мне больше нравилась вторая, характером - первая, но намеки на встречи вне пляжа я делал и той, и другой, впрочем, не особо печалясь тем, что первая отговаривается невозможностью оставить ораву детей без присмотра, а вторая - недопустимостью вольного поведения для примерной комсомолки.

    Как-то вечером раздался звонок на мой мобильный телефон с незнакомого номера. «Ага, кто-то из сестричек созрел, интересно, кто же?» - подумал я. «Алло, алло! Я слушаю, говорите». Молчание. Отбой.

    Перезваниваю. Сразу же сбрасывает. Еще раз. Снова сброс. Я недоумеваю, зачем было тогда звонить? Приходит смс-ка: «Извините, я ошиблась номером. Но у Вас приятный голос».

    Голос мой обе сестрички знают. Действительно кто-то ошибся? На третью попытку дозвона следует смс-ка «Я не могу сейчас говорить, простите, пожалуйста».

    Насильно мил не будешь, и через несколько дней я почти что и забываю об этом эпизоде.

Звонки с ответами.

    Смс-общение вспыхнуло заново уже после того, как я вернулся в свой родной город Утинореченск, на берегу реки Кайлаб (река великого селезня, в переводе с ненецкого), которая фактически была границей между мятежными и советскими территориями.

    Раз в неделю, потом раз в день, потом гораздо чаще, становится настоятельной потребностью написать ей что-то, прочитать ответ, пошутить над чем-то, рассказать что-то умное или забавное, выслушать очередной комплимент эрудиции и обаянию.

    Затем уже беседы по телефону. Впечатляет особенность ее голоса, будто она бежала к звонящему телефону и отвечает запыхавшись. Каждое слово произносится очень взволнованно и с придыханием. Не думаю, что это делалось умышленно, для придания романтического флера, скорее могу предположить незначительный дефект дыхательно-речевого аппарата. Но меня такая интонация очень возбуждала. Так и чудилось, что это женщина в пылу страсти отвечает мне короткими и взволнованными репликами. Это было приятно!

    Неприятным же оказался тот факт, что Лариса (реальное имя по понятным причинам не называю) жила по ту сторону Речки. В самом логове сепаратистов, грозном городе Анадыре.

    Мы старались не касаться политики в наших разговорах, хотя по каким-то умолчаниям я понимал, что и ей не очень по нраву радикальные меры корпуса стражей шаманской революции, и я не очень одобряю иные топорные действия командующего нашим местным гарнизоном.

    Я написал ей письмо, вложив в конверт мое фото. И получил ответное. Через «границу» почтовые сообщения и волны эфира проходили беспрепятственно. С личными поездками дело обстояло не так легко, хотя и не было прямого запрета, но были большие риски.

    Кто первым сделал шаг от дружбы к интиму - сейчас трудно сказать

Если я сказал «милая», она ответила «дорогой», на «ненаглядную» – «родной», на «скучаю» - «грущу», «хочу тебя» - «желаю к тебе», и апофеозом стали сказанные одновременно «я тебя люблю»!

В пасть к ледяному дракону.

    Слов не хватало. Мы смс-ились и общались голосом по несколько часов в день. Нас переполнял восторг по поводу обретения нового чувства. Мы рисовали друг другу радужные картины того, какой будет наша интимная близость, и с каким упоением мы отдадимся взаимным ласкам.

    Я был в восторге от Ларисы. Меня умиляла ее наивность в вопросах секса (у нее за всю жизнь был один-единственный мужчина - ее бывший муж, от которого имела дочку-школьницу), ее словесное стеснение (мы пользовались эвфемизмами «мальчик» и «девочка» для обозначения половых органов, иные термины ей казались слишком грубыми для настоящих любовных чувств), ее самая заветная фантазия (походить в мужской рубашке на голое тело перед сексом и избавиться от нее уже в процессе), ее безоговорочная готовность изведать оральный и анальный секс с любимым (даже осознавая, что может быть неприятно или больно с непривычки).

    И я знал, что все это не пустые слова. И если она на что-то нацелена, то обязательно сделает. Примером тому было место ее работы. Лариса работала преподавательницей французского языка в Чукотском Университете, и готовила диссертацию об отличиях произношения от написания в средние века и в новое время.

    Абсурдно? Не вообще, а конкретно там и тогда. Возможно. Но, тем не менее, она каждое утро выходила из теткиной квартиры (она жила у тети в Анадыре, а ее дочка - с бабушкой и дедушкой в Ларисином родительском доме в селе), ждала автобус (если повезет) или шла пешком (если не повезет), но в назначенный час она стояла у кафедры и читала 2-3 (иногда 5) студентам очередную лекцию, а после обеда вчитывалась в фолианты пыльных книг и иногда звонила старому профессору-еврею, единственному оставшемуся на Чукотке иудею, специалисту-знатоку старо-французского, которого власти оберегали от погромов патриотически настроенной молодежи, чтоб иметь возможность показать по аляскинским, японским, южнокорейским телеканалам свою широту взглядов и терпимость к инородцам.

    И в один ненастный день поздней осени, уговорив стражей с противоположных сторон пограничной реки кого словесно, а кого и материально, я перешел пешком мост через Кайлаб, прошагал еще полчаса до заброшенной автозаправки, и сел в дребезжащий рейсовый автобус маршрута Улан-Удэ - Анадырь.

    В тот год зима запоздала с визитом на Крайний Север Дальнего Востока. Снега почти не было, бесконечно тянулась унылая тундра, чахлые кустарники, и нудный, непрестанный, угрюмый дождь. Иногда вдали виднелись сожженные красноармейцами села, а иногда и косые Андреевские кресты, на которых белочукчи устраивали «карбышевку» попавшим в плен первым. С одной стороны, был контраст с моим радостным настроением - ведь я ехал на встречу с желанной и любимой женщиной. С другой - я не знал, доеду ли вообще живым, встречусь ли с ней и вернусь ли обратно: я добровольно шагнул в пасть ледяного дракона, и в его воле было проглотить меня сразу, или потом, или же выпустить меня невредимым, дивясь безрассудной отваге смельчака, осмелившегося въехать в Страну Ночи без поддержки истребительных батальонов и без связей с шаманско-охотничьими кругами.

    Унылая пелена серого дня без солнца сменилась вскоре тоскливой тьмой полярной ночи, когда автобус пересек Полярный Круг, и в такой же темноте поздней ночью я ступил на чукотскую землю. Старый таксист довез за приемлемую сумму до ближайшей гостиницы, хвастаясь по пути, каким он был хорошим охотником в свое время, и как белый снег тундры в итоге выжег глаза и почти ослепил его, вынудив стать шофером в грязном городе, где нечем дышать.

- Я доехал, Лариса! - звоню ей. И она берет трубу моментально, видимо ждала моего звонка, не ложилась спать, хотя уже почти два часа ночи. - Я в гостинице «Белый песец», но она мне не нравится: и постояльцы подозрительные, и номер без удобств. Ты позвони мне утром пораньше, разбуди в семь, начале восьмого, я поеду в гостиницу «Черный соболь», может там будет лучше.

- Хорошо, обязательно позвоню! Ты нормально доехал, никаких проблем не возникло? - так приятно слышать заботу и искреннее волнение в ее словах.

- Абсолютно никаких, - заверяю я ее, не рассказывая никаких подробностей проверок на дорогах, тем более они благополучно улажены. - Главное, чтоб ты завтра в 9 утра смогла прийти ко мне.

- В 9 никак, милый. Я на 9 записалась к парикмахерше. Ты же хочешь видеть свою Ларису красивой?

- Моя Лариса красива всегда и везде.

- В 10, и ни минутой раньше

    За несколько минут до 10, изнывая от нетерпения, и не выдержав метания в четырех стенах номера другой, более приличной гостиницы, я спустился вниз, и курил на крыльце, вглядываясь в еле видные силуэты редких прохожих. Моросил противный дождь, и почти все прохожие были укрыты зонтиками. У меня сильней забилось сердце, когда одна из фигур под зонтиком не проследовала мимо ограждения гостиницы, а вошла в калитку и поднялась на крыльцо.

    И тогда, лицом к лицу, я первый раз увидел ее реально:

    Под страшными пытками я и то не вспомню, во что она была одета, какого цвета было пальто, или какого фасона головной убор? Я утонул в бездонной глубине ее черных глаз, я увидел тот идеал красоты, который искал всю жизнь, я увидел настолько молодую и привлекательную внешне женщину (при разнице биологического возраста всего в два года), что мелькнула мысль о мистификации и злой шутке. Моя рука, потянувшаяся выбросить окурок в урну, так и застыла на излете, а мои легкие забыли выдохнуть последнюю порцию табачного дыма. Мы стояли и молча смотрели друг другу в глаза, у нее подрагивали губы и пальцы нервно перебирали ручку зонта, а у меня (с ее слов, уже когда после вспоминали этот миг первого свидания) раздувались ноздри и трепетали ресницы.

    Физиология сильней воли, и когда табачный дым все же вырвался из легких, рука завершила движение по выбросу окурка в урну, и я, забыв поздороваться, взял ее за руку и, потянув за собой, сказал «Пойдем». «Да» - услышал я первое слово из ее уст не по телефону. Но с тем же бархатным оттенком, с такой же привычной взволнованностью и особенностью дикции, но намного-намного-намного большей притягательностью, потому что вот она: хозяйка этого голоса, и этого пленительного лица, и этих черных глаз, только протяни руку.

    Но воля все же сильней инстинктов. Потому что, несмотря на то, что мне больше всего свете хочется наброситься на нее, содрать с нее одежды и овладеть максимально жестко и нежно (как ни странно, но именно так, причем одновременно, а не чередуя) сразу после того, как за нами защелкнулся замок двери моего номера, я все же исполняю роль галантного кавалера, а не дикого самца. Помогаю снять верхнюю одежду, ставлю в угол зонтик, удерживаю от попытки снять обувь, придвигаю кресло поближе к столику, на котором лежит пачка печенья, две шоколадки, два куска торта, по бутылке минеральной и сладкой воды, несколько разовых пакетиков чая и кофе (все, что сумел и успел купить за утренние часы), щелкаю тумблером электрочайника, выпрошенного у горничной на этаже, и наконец-то в момент перед тем, как она садится, обнимаю ее, говорю «Ну, здравствуй, Лариса!» и целую. Ее губы, хоть и не ярко накрашенные, но как огонь: и манят, и остерегают ожогом. Поцелуй длится секунду или десять, сто или вечность, - я не знаю, пламя любви лижет мое сердце каждым нежным движением ее руки по моей голове, и уже оторвавшись от губ, слышу Ларисин шепот: «Здравствуй, родной мой!».

- Никогда не была в гостиницах, - говорит Лариса, садясь после поцелуя в кресло. - А что там дальше?

- С той стороны, где стена и окно, ничего. Бывают еще номера с балконом, но этот без. А с этой, откуда вошли в номер, санузел.

- И все? Такой маленький номер. Меньше однокомнатной квартиры.

- Да. Обычный одноместный номер.

    Пьем чай с тортом. Обращаю еще раз внимание на ее тонкие, благородные руки. Пальцы ни на секунду не остаются в покое. То за чашку берется, то за край тарелки, то легонько барабанит пальцами по столу, то во время беседы непроизвольно сжимает их и разжимает. Но гораздо больше времени я смотрю ей в лицо, наслаждаюсь видом белой кожи, нежными щеками, водопадом черных волос, струящихся по плечам до середины спины, и снова тону в бездонной глубине чарующего взгляда.

    Чай допит. Отталкиваю столик в сторону, остаемся сидеть друг перед другом в креслах. Белая строгая блузка, с расстегнутой самой верхней пуговицей, смутно угадывается контур лифчика, обнимающий третьего размера грудь, черная юбка чуть ниже колен, белые колготки. Ни цепочек, ни сережек, ни колечек. Стройная фигура, идеально красивая женщина: влекущая, зовущая, желанная.

- Иди ко мне! - я протягиваю руки ей навстречу. Мне хочется, чтоб она села мне на колени, чтоб мы продолжили пьянящий поцелуй, чтоб я заласкал и зацеловал бы ее всю, освобождая от одежды, и только потом перенес бы на кровать.

- Ты обещал дать мне свою рубашку. Можно?

- Да. Но ты наденешь ее на голое тело.

    В ответ Лариса начинает медленно расстегивать пуговицы своей блузки. У меня перехватывает дыхание. Вот полоска ослепительно белого тела выше лифчика, вот сам лифчик, вот живот, вот пупок, вот кромка юбки

Вот она расстегивает привычным движением застежку лифчика и перед моим взором - красивейшая грудь: спелая, налитая, упругая, светло-коричневый ореол и торчащие кнопочки сосков. Вцепляюсь в подлокотники кресла, чтоб не сорваться к ней, и выдержать до конца, сдержать данное слово.

    Лариса чуть медлит. Понимаю, что она ждет от меня какого-то симметричного ответа. Пиджак я снял, войдя в номер, вместе с курткой, теперь развязываю галстук, и медленно расстегиваю пуговицы рубашки. Раздеваться сидя, Ларисе, видимо, дальше неудобно. Она встает рядом с креслом, опускает молнию с боковой стороны юбки, снимает ее, кладет на кресло. Снимает обувь, ставит под кресло. Стараясь не смотреть на меня от смущения, снимает и колготки, обнажая прелесть женственных бедер, гармоничное очертание ног, белые узкие трусики. Теперь смотрит на меня. Пуговицы рубашки я уже расстегнул, но еще не снял. Снимаю рубашку, но когда она протягивает руку, я еле заметно качаю отрицательно головой и чуть улыбаюсь. Она понимает, что «голое тело» - это и без трусиков. Сжав губы, снимает трусики. Чисто выбритый лобок, чуть виднеющийся разрез половых губ в очередной раз заставляют меня нервно сглотнуть и вздыбиться член в стремлении вырваться наружу и ворваться в нее. Протягиваю ей рубашку, она быстро надевает ее, путаясь от непривычности, застегивает все пуговицы вплоть до самой верхней, остаются на виду только ее ноги ниже середины бедер, и вот тогда-то она подходит ко мне и садится на колени.

    Мы в упоенье целуемся и никак не насытимся друг другом. Я расстегиваю пуговицы своей же рубашки, и с каждой расстегнутой целую ту часть тела, которая появляется из-под ткани. Наибольшего внимания удостаивается, конечно же, грудь. Я сосу и лижу, я целую и покусываю, я мну и кручу, я тискаю и тереблю это средоточие женственности, это чудо природы, от которого в восторге и новорожденные младенцы, и неоперившиеся юноши, и зрелые мужчины, и убеленные сединами старцы.

    Когда все пуговицы рубашки оказываются расстегнутыми, я поднимаю руки вверх, и Лариса без слов меня понимает - стаскивает с меня майку, отбрасывает на другое кресло, и сама играется с мехом на моей груди, целуя шею, плечи и приговаривая «ты мой мохнатый, ты мой звереныш, ты мой птенчик». И даже, убирая руками мешающие волосы на груди, пытается пососать один, а потом другой сосок.

    Всё, так больше не может продолжаться, а то опозорюсь как подросток и кончу себе в штаны. Подхватываю Ларису в обнимку и переношу на постель. В скоростном темпе избавляюсь от брюк и трусов, она быстренько убирает покрывало и откидывает одеяло, но продолжает оставаться в моей рубашке. Глубоким поцелуем впиваюсь в ее губы, крепко обнимаю за талию, ощущая локтями ткань своей рубашки, опускаю руки ниже, тискаю ягодицы, чуть приподнимая ее таз, затем одной рукой продолжая удерживать за попочку, другой заголяю головку члена и приставляю к входу. Несколько раз дразнящими движениями провожу вверх-вниз, чувствую, как обильна влага, и в каком она нетерпении. «Прошу тебя, только медленно!» - шепчет она. Хорошо, что сказала, потому что я был готов рывком ворваться в нее и остервенело трахать, идя на поводу у моего «мальчика», который истомился в ожидании входа в ее «девочку».

    О сладостный миг первого вхождения в женщину! До чего же приятно ощущать, как член, преодолевая первое сопротивление губок и стенок, входит, вдвигается, втискивается в нее, доходит до упора, чувствуешь прижатие лобка к лобку, затем тянешь его обратно, ощущая, как стенки и губки уже хватают его, пытаются задержать, не выпускать, оставить в себе, и потом снова в нее, и снова из нее, и снова «в», и снова «из», снова-снова-снова-снова, и она то мечется под тобой, то целует в губы, то царапает спину, то обнимает пятками ягодицы, вжимая в себя, и так хочется длить и длить это чудо чудное, диво дивное, банальный трах между разнополыми особями homo sapiens.

    Не хочу кончать, хочу много и по-разному! Уменьшаю темп, вынимаю член, вижу немного удивленный взгляд, но никаких возражений и вопросов: если так поступает мужчина, значит так надо, веками впитанная модель поведения на генетическом уровне. Ласкаю пизденку руками, нащупываю немалых размеров клитор, чувствую в эти секунды, как по-особому она хватает меня ноготками за плечи, как дрожат ее губы и язык, соприкасаясь с моими губами и языком, как она на взводе и готова кончить в любую секунду, от малейшего мысленного и телесного импульса, как только последняя капля переполнит чашу. И очередным изменением позы резко перемещаюсь вниз, раздвигаю руками половые губки, и впиваюсь поцелуем уже в них, доводя языком трепещущий клитор до экстаза

Наверняка она получала до меня оргазм от пальцев (пусть даже своих), но я точно знаю и верю ее слову, что муж никогда не ласкал ее орально (и она его тоже). Оргазм Ларисы от куни более чем бурный. Поясница Ларисы живет как бы своей жизнью, несколько раз с очень высокой частотой и амплитудой приподнимается над поверхностью кровати и падает обратно, руки ее вжимают мою голову в свою промежность, будто это она мужчина, а я делающая ей глубокий минет женщина, и насколько слышат мои сплющенные ее бедрами уши, каждый такой рывок таза вверх сопровождается как бы навзрыд вырывающимся протяжным криком «ииииииыы», причем «ыы» - это на максимальной точке подъема попы над постелью.

    Колебательный контур затих, но… я не ошибаюсь? Идущие навзрыд звуки продолжаются? Осторожно высвобождаюсь из тазобедренного захвата, поднимаюсь выше, кладу голову на подушку рядом с ее головой. Да, ошибок быть не может. Лариса плачет. Горько и навзрыд, как обиженный ребенок, который узнал, что только что была 33-я серия «Ну, погоди!» по телевизору, а он заигрался во дворе и опоздал.

    Не дожидаясь моих вопросов, не открывая глаза, она обхватывает мою голову и целует-целует-целует куда попадут ее губы, и продолжает всхлипывать, но постепенно успокаивается и выговаривается, сумбурно, но по сути понятно:

- Спасибо… милый… любимый… я не верила, я думала, так не может быть, это только в книжках пишут красивые слова, а в жизни все гораздо хуже, как и везде, как и всегда. Это ж какое чудо, это ж как ты любишь меня, это ж как я люблю тебя… Сколько с мужем жила - ни разу подобного не было, сколько сама пробовала - и близко не стояло. Бросила я и думать про это дело, три дня в месяц вспоминала, что я женщина, досадовала, желала, чтоб скорей все миновало. Не любила я мужа, под одеялом случайно ногой прикоснется во сне, отдергивалась гадливо. И он не любил меня, увидит если меня случайно днем переодевающейся, поморщится как от зубной боли. Лишний раз не поцелует, не притронется, будто ему гордость не позволяет ласковым быть с женщиной.

- Зачем же ты замуж вышла за него? Зачем он женился на тебе?

- Обещана я была. Родителями моими. Его родителям. Перед шаманом. Традиция у нас такая. Не мы придумали, не нам отменять… - и, пытаясь отвлечь меня от скользкой национальной темы, начинает…

    …гладить меня по груди, по животу, протягивает руку к моему члену, играется с ним, садится рядом, снова подворачивает до локтей опавшие в процессе секса рукава длинной ей рубашки, мешающие ей онанировать мой член, и целенаправленно начинает дрочить, с одной стороны как бы ставя своей задачей добиться моего кончания, раз она сама кончила. Но и вижу, как она оценивающе смотрит и примеряется к моему «мальчику», вполне готова впервые в жизни взять в рот, и не исключено, справедливо полагая, что и мне будет максимально приятно извержение в ротик, захватит его во время начала брызгания. Но есть у меня одна причина, гигиенического плана, по которой я пока не хочу побуждать ее к минету. Во время утренней моей беготни, из одной гостиницы в другую, и решения сопутствующих вопросов, было некогда принять душ. Подумалось, что приму перед сексом, но тоже оказалось не судьба. И если Лариса купалась сегодня утром, и ее тело было для меня максимально чисто и благоуханно, то я принимал душ последний раз даже не вчера утром, а позавчера вечером, и ни в коем случае нельзя отвращать ее от минета неприятным запахом или вкусом.

- Давай чуть по-другому? - мягко предлагаю Ларисе и, потянув за плечи, укладываю рядом.

    Уже не страстно-горячо, а медленно-тягуче целую взасос, то проталкивая свой язык ей глубоко в рот, то наоборот, беря ее и посасывая как леденец. Затем встаю на колени между ее ног, и подрачиваю свой член.

- Не в меня, хорошо? - просительным тоном говорит Лариса. Наверное, думает, что я хочу закончить акт вагинально, но у меня иные планы.

- Конечно, конечно, я помню. Дай мне свою руку! - руковожу движениями ее руки по моему члену, искусственно подгоняю оргазм, и весьма скоро мощные брызги из члена орошают ее тело, долетая почти до шеи, и с каждым выплеском все эмоциональней мой «аааах», и шире ее улыбка: она довела любимого до первого оргазма.

    Растираю головкой члена, своей рукой и ее рукой капельки спермы. Смотрю мельком, не противно ли ей? Нет, делает все с интересом и с охотой, и даже без моей инициативы касается обмакнутым в сперму пальчиком своего соска. Пригибаюсь, целую в губы, гляжу с немым восторгом в глаза. Получаю такой же обожающий взгляд в ответ.

-Я в ванную?

    Киваю. Она выскальзывает из моей рубашки, и очаровательная в своей полной наготе, привлекая мой взор красотой и гармоничностью, шествует как королева в пышном облачении, ничуть не стесняясь своего тела. Ибо любима и желанна.