Двадцать четвертый этаж

После работы я обычно хожу по магазинам. Иногда захожу за продуктами в магазины шаговой доступности, реже покупаю одежду. Носки просто горят на мне, просто горят! Китайская дешевка протирается на раз, вот и зашел в торговый центр возле метро. Его построили совсем недавно, еще запах краски не выветрился, и не все бутики открылись, но носочно-чулочный отдел уже работал.

Я придирчиво разглядывал каждый пакет с носками, словно это были упаковки с драгоценностями, а во второй женской половине магазинчика так же придирчиво разглядывала пакеты с колготками хорошо одетая женщина – в норковой короткой шубе и джинсах, заправленных в желтые сапоги на высоких каблуках. Я все оглядывался на нее, а она на меня даже не посмотрела ни разу. Мне надоело париться в магазинчике, все-таки куртка зимняя, на синтепоне, я схватил первый попавшийся пакет с носками и решительно пошел на кассу. И она пошла, только у нее пакетов было больше. Так, примерно, шесть.

— Ну, что, выбрали? – не глядя на нас, спросила кассирша.

— Выбрали! – дуэтом ответили мы.

Я скупо улыбнулся, она звонко рассмеялась.

— Платите, – сказала дама. – У Вас всего одна покупка.

— Я всегда пропускаю женщин вперед, – галантно ответил я. – Особенно, ели больше никого нет.

Она расплатилась банковской картой, я – двумя красными бумажками с изображением Аполлона на фронтоне Большого театра. Кассирша дала даме пакет, а мне ничего. Я положил носки в карман. «У Вас нет карты?», – удивилась дама. – «Заведите, удобно же!».

— Есть зарплатная, – ответил я. – Но если что, жить будет не на что. Светить лишний раз не хочу.

— Понимаю, – сказала дама.

— Вряд ли, – подумал я. – Люди в норковых шубах вряд ли могут понять людей в синтепоне.

— Вы на Рублевке живете?

Она резко дернула головой, так что ее тяжелые серьги закачались, и показала ровные белые зубы.

— Вовсе нет. Кто живет на Рублевке, тот отоваривается не в магазинах возле метро.

— А где же?

— Не знаю, я с ними не встречаюсь с девяностых. Противно. Акулы.

Мы подошли к автоматическим дверям, они распахнулись, и нас обдало волной свежего морозного воздуха. Я поежился, дама глубоко вдохнула: «Хорошо! Зима. Скоро Новый год!».

— Опять будут петарды взрывать часов до пяти, – сказал я. – Не заснешь.

— А Вы ведь одинокий, – уверенно сказала дама. – Только одинокие мужчины бывают такими унылыми. И не спорьте, я знаю.

— Все так плохо, что сразу лезет в глаза, или Вы – психолог?

— Я – женщина! – гордо сказала дама. – Проводите меня, вон мой «Миникупер» стоит, белый с красной крышей. Так и быть, я Вас подброшу.

— Лучше к Вам. Обмоем покупочки. А то носиться не будут.

— Особенно Ваши носки, – ехидно улыбнулась дама

У «Миникупера» дама достала из сумочки визитную карточку.

— Сейчас ко мне лучше не надо, бардак-с, – со значением сказала дама. – Где-нибудь через недельку позвоните. Обмоем в лучшем виде, и носки не забудьте надеть.

Дались же ей эти носки!

В жизни женщины бывает благословенный период, когда приливы и прочие мерзости климакса проходят, а желания еще не увяли, а иногда даже распускаются пышным цветом. Похоже, в этом возрасте находилась и моя знакомая, от которой веяло достатком, покоем и уверенностью в завтрашнем дне. Я ехал в трамвае и изучал ее визитную карточку с золотым тиснением. Марина Васильевна Казакевич, креативный директор бригады прайма телеканалов, так значилось на карточке. Дальше я читать не стал, мне достаточно было домашнего телефона и адреса: Нагатинская набережная. И дом, и квартира... Я приехал домой и сразу позвонил, не снимая куртки:

— Марина Васильевна?

— Да. Это Вы, гражданин с носками?

— Александр. Пока с носками, но еще слово и я их выкину в окно!

— Извините, Саша. Я что-то расшалилась. Вы как доехали?

— Нормально. А Вы?

— Тоже нормально. АКП барахлит немного, а так все хорошо.

— А если я, скажем, завтра приеду?

— Завтра?

— Да, завтра, с утра?

— Я прибраться хотела... а, приезжайте!

— Завтра. С утра.

— Да.

— Спокойной ночи.

— И Вам.

Я снял куртку и позвонил шефу насчет завтра. Он понимающе шмыкнул:

— Женщина?

— Да.

— Красивая?

— Да.

— Завидую. Гуляй, пока я жив!

Вот и славно, вот и хорошо! Я даже засвистел песенку: «Без женщин жить нельзя на свете, нет!». А вот красивая она или нет, я не знал. Дело ведь не только в фигуре, которую я под шубой не разглядел, не в лице, которое я еще не разглядывал по причине природной стеснительности, и даже не в голосе, который я толком не слышал. Я думал над этим вопросом весь вечер, пока ужинал и когда укладывался спать. Я хорошо запомнил только, как эта Марина ходит. Не печатая шаг, как солдат, и не семеня на полусогнутых, как женщины, непривычные к каблукам, она ходит, как уверенный в себе человек, широко и свободно. А лицо, что лицо. С лица воду не пить, как говорила моя бабушка, и с корявым можно жить...

С утра я забежал в цветочный магазин и купил пять шикарных белых роз, а еще тортик «Невский пирог», очень сдобный и очень жирный. Если Марина есть не будет, фигура там, диета, здоровый образ жизни, а пять роз потому, что люблю простые числа. И белые, потому что мы толком не познакомились. И ровно в девять, убедив консьержку внизу, что не рано, а самый раз, я уже был возле ее двери на самом последнем двадцать четвертом этаже. Дверной звонок тихо сыграл витиеватую мелодию, потом еще, а дверь, шикарная, филенчатая, как в музее, все не открывалась. Я вынул из кармана мобилку, но позвонить не вышло, потому что визитка осталась у коньержки

— Саша? Я не ждала Вас так рано!

— Кто ходит в гости по утрам? К тому же я не один.

— А с кем же?

— Мы втроем с тортиком, и с еще одним гражданином – букетиком. Вот!

Глупо, пошло и избито доставать букет из-за спины, но я сделал именно так.

— Боже мой! – прошептала Марина. – Мне с юбилея никто не дарил цветов!

Она протянула в дверную щель руку, но я не дал:

— Через порог нельзя!

Тогда Марина распахнула дверь шире.

— Заходите по одному!

И мы вошли! Сначала букетик, затем тортик, а потом уже я. Марина, наверное, принимала ванну, потому что была в белом банном халате и в тюрбане из махрового полотенца на голове. Она погрузила не накрашенное лицо в белую пену роз и счастливо прошептала:

— Как пахнут! Как Вы угадали, что я люблю белые розы? Они и пахнут сильнее, и дарят надежду. Вода, нам нужна вода!

Она метнулась куда-то, я – за ней, но куда там, не догнать! В большинстве домов, построенных на излете советской власти, уже не было смежных комнат. Там бал правила коридорная система. Прямо у входа – санузел и ванная, затем кухня, и лишь потом жилые комнаты. Я еще снимал куртку, а Марина уже поставила на круглый столик вазу с моими белыми розами. «Белые розы, белые розы, беззащитны щипы!», – напевала Марина Васильевна, оправляя цветы в вазе, а я любовался ее уверенными движениями и, чего уж греха таить, стройными белыми ногами, то и дело мелькавшими в разрезе халата. Я, было, поставил рядом с вазой тортик, но Марина подхватила его со словами:

— Мы будем пить чай на кухне! У меня большая кухня! Там есть все!

— Хвастаетесь? Вчера шалили, а сегодня хвастаетесь!

У нее действительно была большая кухня. Не сравнить с моей – два на два. И там действительно было все, даже чайников было три: один огромный, алюминиевый, как в буфете, литров на десять, и два электрических, побольше и поменьше. Она взяла средний и налила в него воду.

— Я думала, гости будут ходить, чаи распевать, да хрена-то. Выпихнули на пенсию, раз отметили, и все, как отрезало! Я еейчас!

Она выскочила из кухни, но вскоре вернулась в чем-то длинном белом с цветочками, оставлявшем открытыми полные белые руки, а поясок подчеркивал высокую грудь. Тюрбана на голове уже не было, но влажные коротко стриженые светлые волосы зачесаны назад. А вот ноги теперь были скрыты от меня цветастыми леггинсами в обтяжку.

Она не была красавицей с греческим или римским профилем, скорее миловидная, с круглым лицом и слишком близко посаженными глазами. Марина забавно потянула коротким носом и сказала:

— Не кипит еще?

И сама же ответила: «Не кипит».

— Когда я жила на Рублевке... да-да, я жила на Рублевке и ездила на работу на Мерседесе, мы собирались в моем коттедже каждый день. Веселились, кутили, обсуждали проекты, мужчины «подбивали клинья», как переехала сюда, как отрезало, никого! Там я была нужна, могла протолкнуть любое шоу, а теперь стала не нужна

— И сколь велика квартирка?

— Да о пяти комнатах, не считая нежилых помещений и лоджии. О, кипит! Вы какой чай любите?

— В смысле?

— Зеленый, черный, красный?

— Из пакетиков, лимонный. Я же не с Рублевки.

Марина сделала вид, что не заметила иронии. Вместо этого полезла в один из трех гигантских холодильников и с самого низа извлекла лимон. «Режьте, как привыкли», – сказала Марина, протягивая мне нож и разделочную доску. Я и нарезал лимон, а затем и торт большими добрыми кусками.

— Вы какой-то экстремист, батенька! – рассматривая мое рукоблудие, сказала Марина Васильевна. – Хотя, если учесть тот факт, что я еще не завтракала, это имеет свой особый смысл.

— Сакральный, – сказал я. – Как говорят на «Мистическом канале».

— У них там все сакральное и потустороннее, – коротко хохотнула Марина Васильевна. – Помойка! А эксперты на шоу? Один грабил банки, отсидел, а теперь заделался консультантом, теологом и сатанистом. Другой нигде не работает, ярый русофоб и писатель на «Прозе.Ру». Наше телевидение – одна большая рекламная помойка! Оттого я и ушла. Вы чай-то пейте, а то остынет!

— А торт протухнет.

— Вот-вот! А потом я Вам покажу квартиру.

Марина отхлебнула чай и попробовала торт.

— М-м-м! Как в детстве. Все тот же вкус!

— Рекламный слоган?

— Да... вот привязался!

Чай мы попили быстро, торт оказался слишком маленьким для двоих, для двух любителей сладкого. А вот экскурсия по квартире затянулась. В гостиной, оформленной в стиле «хай-тек» мне было холодно, слишком много стекла и сверкающего металла. В такой гостиной хорошо принимать каких-нибудь надоед, посидят, продрогнут, и ходу.

Гораздо больше мне понравилась спальня в стиле барокко. Кровать начиналась у самой двери и, чтобы попасть к окну, нужно было забраться на этот аэродром с ногами. А еще мне понравился зал для занятий гимнастикой с матами на полу, весь увешенный зеркалами, и, конечно же, музыкальная комната с громадным телевизором и полками с разнообразной аппаратурой, начиная от простеньких магнитол и заканчивая гигантским музыкальным центром. А еще там было двухмануальное белое эелектропианино пол прозрачным полиэтиленовым чехлом, к которому сразу потянулись руки. «Я Вас попозже поиграю», – почему-то шепотом сказала Марина Васильевна. Оставался кабинет с компьютером на столе, за который она тут же уселась, чтобы проверить почту, напевая при этом: «Полковнику никто не пишет, полковника никто не ждет!». Она смотрела в экран моноблока белого цвета с надкушенным яблоком на спинке, охала, ахала, хмурила брови и потихоньку ругалась. Наконец она оторвалась от экрана и огорченно сказала:

— Рубль опять упал, а доллар вырос. Нефть подешевела.

— Разогнать их надо! – сказал я.

— Кого? – подняла брови Марина.

— Биржевиков. Жулье они, паразиты на теле рабочего класса.

— Ну, а как же, они рынок регулируют

К примеру, у Вас товар, у меня деньги. Я с Вами связываюсь и покупаю. Или не покупаю. А жулье – лес валить!

— Ну-ну! – задумчиво сказала Марина. – Экий Вы крутой, батенька! Пойдемте лучше калории сжигать.

Как я понял, мы должны были идти корячиться, то есть на матах приседать, поднимать ноги и выделывать другие кунштюки. «У меня не подходящей одежды», – честно признался я. – «Носки новые, вчерашние, а трусы ветхие, боюсь, не выдержат.

— Значит, будем заниматься так.

— В смысле?

— Без одежды. Вы на нудистском пляже были?

— Нет.

— Там все без одежды. И ничего, лежат, загорают, купаются, даже в волейбол играют.

— Я бы не смог. В волейбол играть. И загорать не смог, спина бы сгорела.

— Ну-ну! – снова сказала Марина. – Сначала надо попробовать, а уж потом...

И ни тени сомнения или стеснения.

— Я всегда делаю зарядку обнаженной, – сказала очень уверенная в себе женщина.

И мы пошли сжигать калории.

Мне, конечно, приходилось раздеваться перед женщиной, но то было в порыве страсти. Тут же сразу возникал вопрос: если встанет, это хорошо или плохо, и что говорить, если не встанет. А вроде как должен.

— А у нудистов, извините, стоят?

— Нудисты? Конечно, стоят. И сидят, и лежат, и воду пьют.

— Нет, я про члены, – осторожно уточнил я. – Про мужчин, то есть.

— А, по-разному, у кого как. А почему Вы интересуетесь?

— Как они размножаются, если у нудиста на нудистку не встанет?

— Вот Вы о чем! – прищурила глаз Марина Васильевна. – Была бы на телевидении, сделала передачу на эту тему. А теперь, увы, не у дел. А у нормального мужика на нудистку встанет?

— Да.

— А у нормального мужика на не нудистку встанет?

— Конечно.

— Вот и прекрасно. Значит, будем сжигать калории!

Наконец-то я понял! Марина не предлагала мне тягать гантели или штангу. Она предлагала мне себя!

О, черт! Физически, конечно, я к этому был готов, давно не был с женщиной, а вот в моральном аспекте как-то не очень. Едва знакомы, и уже на маты!

У меня все получилось. Даже заставил мадам Казакевич постонать немного, лежа в самой простой миссионерской позе. Прожитые годы, конечно, не обошли стороной Марину Васильевну, наложили свою жестокую печать на шею и кисти рук, но груди, бедра, живот, были в высшей степени приятны. В, общем, калории были сожжены и мы отправились на кухню за новыми.

Я раньше думал, что богатые люди – какие-то особенные, и говорят, не как мы, и едят не то, и трахаются как-то не так. Возможно, мне с Мариной просто повезло, но мы сидели в просторной кухне, уплетали вчерашний, разогретый в микроволновке борщ с черным хлебом, и госпожа Казакевич выглядела вполне довольной жизнью. А, может, это все потому, что я предложил Марине создать интернет-студию, то есть, заняться привычным делом. Словом, я переехал к ней на двадцать четвертый этаж. «Голубок и горлица никогда не ссорятся, дружно живут»...