Сказка о дьяволе

Предупреждение: тут есть немножко мистики, немножко насилия, немножко заигрываний с религией. Не хочу оскорбить ничьих чувств, так что предупреждаю заранее.

* * *

«Если до неба рукой подать и оно деревянное — это очень, очень плохая примета...« (с)

* * *

Пока лифт, подмигивая кнопками и дребезжа, медленно отсчитывает этажи, Илья просто стоит. Он смотрит на лампочку, отгороженную матовым стеклом, жует жвачку и пытается вспомнить: Райан Гослинг — это тот, который в «Дневниках памяти», или тот, который в «Дэдпуле»?

— Ко-о-отик, почему так долго? — ноет Анечка. Или Олечка? Он не помнит, да и какая разница?

— Долго, потому что я живу хер знает где, — говорит Илья, перегоняя жвачку за другую щеку. Он вспоминает: в «Дэпуле» был Райан Рейнольдс. Его мозгу, разъебанному танцами и алкоголем, эта информация кажется смертельно важной.

Анечка, — или Олечка? — целует его в шею, а потом ниже, расстегивая рубашку и прижимаясь всем телом. Илья не остается безучастным — задирает юбку Анечки, хватая её крепкие маленькие ягодицы, совсем плоские, но это не беда. По крайней мере, этой девахе не грозит целлюлит.

Ключи находятся не сразу, и в какой-то момент Илье кажется, что проще выебать Анечку прямо здесь, в тускло освещенном коридоре, уткнув её лицом в стену. Но ключи вдруг ложатся в ладонь; Илья не с первого раза попадает ими в скважину, но, в конце концов, справляется. Он включает свет и дергает одежду, свою и чужую, распахивая блузку Анечки, сжимая маленькие упругие грудки под кружевным лифом.

Всё на мази, гондон в кармане, а в голове у Ильи — шумно и весело, пьяно и бархатно. Они вваливаются в комнату, и вдруг Анечка встает, как вкопанная. В её глазах — звериный ужас, как у человека, на которого наставили пушку.

Илья оборачивается.

— Привет, — дружелюбно говорят ему, помахивая красным и гибким, как у лемура, хвостом. — Слушай, у тебя перекиси водорода не завалялось?

Анечка — или Олечка? — орет как резаная и сбегает, кое-как запахнув блузку на тощей груди.

* * *

В первые несколько минут Илье кажется, что ему в бухло что-то подсыпали. Ну не может это быть взаправду. Реакция Анечки показывает, что еще как может, но трудно поверить глазам, увидев на своей кровати краснокожего хвостатого ублюдка.

«Краснокожего» не в общепринятом смысле этого слова. Незнакомец, проникший в квартиру Ильи, не имеет отношения к коренным жителям Северной Америки. Кожа у него лоснящаяся и ярко-красная, как флаг Турции. Волосы — черные до синевы, жесткие и убранные ото лба к затылку. Сейчас они липнут к вискам и завиваются на кончиках — незнакомец взмылен, весь в поту и крови, а дыхание у него быстрое и одышливое.

— Ну? — в его голосе мелькает раздражение

Живо!

Не отдавая себе отчета в том, что делает, Илья разворачивается и бежит на кухню — грохотать пузырьками в аптечке. Краснокожий ублюдок выглядит так, словно вот-вот откинется. Он мощный и широкоплечий, его руки увиты тугими мускулами, на животе проступает каждая мышца, а через грудь проходит рана такой глубины, будто его рубануло вертолетным винтом. Из раны торчат кости, и Илья совершенно уверен — люди с таким не живут.

Но красномордая тварь — не человек. У незнакомца есть хвост, он раздраженно снует по кровати, скручиваясь кольцами от боли, а на конце его — плоская костяная зазубрина, которую Илье сразу хочется потрогать.

Вместо того чтобы лапать вторженца за хвост, он вываливает перед ним: перекись водорода, спирт, йод, моток ваты, старый советский бинт. Проигнорировав остальное, незнакомец выливает в рану полбутылки перекиси, а потом исчезает.

Просто исчезает. Раз — он еще был тут, два — его уже нет. Испачканные кровью простыни медленно расправляются — они еще хранят память о тяжести чужого тела.

Рядом с ногами Ильи валяется китель времен второй мировой, распанаханный от ворота до грудины, и кровь на нем уже запеклась. Пока он думает, не привиделось ли ему, и могут ли галлюцинации оставлять после себя одежду, незнакомец снова появляется. Куда бы он не исчезал, возвращается он не с пустыми руками — Илье достается бутылка водки, а красномордый выбирает самую толстую иголку из целой пачки и начинает быстрыми стежками штопать себе грудину.

Люди с таким не живут — снова думает Илья. Но вместо того, чтобы доказывать это хвостатой твари, прикладывается губами к горлышку бутылки. У водки — этикетка с надписями на незнакомом языке, и по вкусу оказывается, что водка эта — не водка вовсе.

— Какого хуя, — жалобно говорит Илья, а потом, откашливаясь и орудуя содержимым бутылки, помогает вымывать из раны кровь. — Тебе, может, врача?

Незнакомец не разделяет его беспокойства. Хвост снует по простыням, а потом сворачивается кольцами вокруг колена Ильи, сжимаясь туже, когда иголка протыкает красную кожу. На все вопросы незнакомец отвечает строчками из советских песен, как-то:

— Какого хуя ты делаешь?

— Мы рождены, чтоб сказку сделать былью!

— Может, я позвоню...

— ... преодолеть пространство и простор!

У него хороший голос, — думает Илья. Наверное, хороший. Но ему мешают две иголки, зажатые в зубах, и рана поперек груди, которую он зашивает.

— Пожалуйста, — кричит Илья. — Давай я позвоню! Тебе помогут!

— Наш ра-азум дал стальные руки-крылья, — не соглашается с ним незнакомец. Он снова исчезает, а потом появляется. Иголки, бинт и бутылка чего-то, напоминающего паленую водку, исчезают навеки. — А вместо сердца — пламенный мотор...

* * *

Незнакомец так и не представился. Илья не знает, как его звать, так что именует его Дьяволом.

Дьявол не против. Он грабит алкогольную заначку Ильи, спит на его кровати и явно не собирается никуда уходить. Рана перестает кровоточить, но вид у Дьявола уставший, волосы свалянные, а хвост — напряженно подрагивающий.

Ему больно, и Илья не решается его прогнать.

* * *

Сны начинаются в первый же день. Они преследуют Илью и делают ему физически плохо — в этих снах его обвивает красный хвост, а зазубрина впивается в кожу, как нож, как игла, как тысяча игл. Илья кричит, но его распинают, наваливаются упругим красным телом, горячим как ад, и умело стаскивают с него штаны. Илья дерется, сопротивляясь до последнего, и, кажется, ломает запястье о скулу Дьявола, но тот лишь смеется и переворачивает его, утыкая лицом в грязные простыни. Илья орет как резаный, но красный хвост обвивает его шею и сжимает так сильно, что ему становится нечем дышать, а между ягодиц толкается крепкое и упругое, такое же горячее, как тело Дьявола.

Когда ему засаживают, Илья, наконец, просыпается. Он подскакивает на корявом кресле-раскладушке, весь в поту, с железным стояком и упавшими на лицо волосами. Бабушка давно твердит: пора подстричься, но девчонкам нравятся его волосы, а Илье нравится, когда на него западают. С этим у него нет проблем — ему двадцать пять, он красиво сложен, у него лицо модели и бархатистая смуглая кожа. Волосы — темные и завиваются, жесткими прядями обрамляя лицо, а щеки и подбородок вечно кажутся небритыми, как бы гладко их не выскоблили. Слишком темная щетина. Слишком жгучие глаза. Слишком много цыганских кровей и дерзкого, шального обаяния, из-за которого девки вешаются на Илью пачками.

Но только девки.

Мужиков у него не было, и начинать — пусть даже во сне, — он не планирует.

Дьявол сидит на постели, скрестив перед собой ноги, полностью одетый и очень внимательный. Глаза у него — голубые, ярко сияющие в темноте.

— Это нахуй что такое было? — спрашивает Илья.

— Ты меня хочешь, — сообщает Дьявол таким тоном, словно это само собой разумеется. — Предлагаю потрахаться.

Илья смотрит ненавидяще и натягивает одеяло на свой богатырский стояк.

— Предпочитаю девок, — цедит он. — А ты у меня отжал кровать, квартиру и остатки вискаря. Ты, мудло, сидишь у меня уже вот...

— Проблема в вискаре? — удивляется ...