Сон в морозную ночь

Боже, какое это счастье, ощущать его внутри себя! Как он двигается, как пульсирует, как вдруг прорывается густой вязкой жидкостью! Как дрожит и выгибается, выплескивая остатки страсти, и как валится на тебя, вымотанный этим, опустошенный. Чувствовать его вкус на своих губах, слышать его еле слышный шепот: «Красавица моя», отвечать лишь мимолетным поцелуем и одновременно проваливаться в сон...

Мир вокруг рушится, разлетается на осколки, осыпается черными ошметками. Земля уходит из-под ног. Но тебе все равно. Ты знаешь нечто, чего не знает никто вокруг. У тебя внутри растет новый мир. Пока он совсем крохотный, даже ты знаешь о нем лишь потому, что меняются твои ощущения — наливается грудь, иногда тянет внизу живота, чаще хочется соков и фруктов, тошнит от запахов... Любимый понимает. Он не чувствует, но он тоже знает, что в этом безумном поглощающем самое себя мире, ты и то, что внутри тебя, это последние оплоты порядка, спокойствия и чистоты. И он оберегает тебя, как может...

А крохотный мир растет. С каждым днем, с каждым часом, с каждой минутой в нем появляется что-то новое. Через месяц это уже почти существо. Он еще не живой, еще не дышит, у него еще нет сердца, но он уже все чувствует. Точнее, она. Почему-то ты уверена, что это девочка. Любимый говорит, что ему все равно, какого пола будет этот человечек, этот мир...

А потом появляется кровь. Ты знаешь, что это значит. Где-то глубоко в душе, ты знала, что так будет. Приходят какие-то люди, что-то спрашивают, что-то записывают, но тебе уже все равно. Ты знаешь, что крохотного мира больше нет, что внутри тебя больше ничего не осталось, только сгусток мертвой плоти...

Белый потолок, желтые стены, разговоры... Кто-то говорит, кто-то спрашивает, кто-то смотрит, заставляя тебя каждый раз подниматься на алтарь, где ты сидишь, широко раскинув ноги. И ничего нет. Только пустота...

* * *

— Выкидыш в ходу... накрывай... — сухо и спокойно командовал врач — высокий светловолосый мужчина средних лет с небольшим животиком и сильными руками.

Он отошел от кресла и отвернулся к окну, пока молоденькая медсестричка в коротеньком халатике и зеленых брючках сосредоточенно возилась с блестящими инструментами на высоком столике на колесиках и накрывала их сомнительного вида и цвета тканью.

— Анестезиологов звать? — спросила она, раскрыв упаковку с перчатками и выложив их поверх ткани.

— Конечно, — недовольно кивнул врач.

Медсестричка убежала. Врач грустно посмотрел на меня и снова отвернулся.

Я лежу на кресле, ноги на подпорках и отрешенно смотрю в потолок. Все это как будто не со мной. Этот грустно-спокойный доктор, эта опытная, несмотря на свою молодость, медсестра, эти разложенные и подготовленные блестящие инструменты, которые вот-вот вонзятся в мою плоть, станут кромсать что-то, что я совсем недавно считала своим ребенком.

Дверь открылась, и я повернула голову навстречу вошедшим. Врача узнать легко — она входит деловито, сложив руки на груди, в крахмальном халатике с логотипом какого-то препарата, с коротко остриженными крашеными волосами и недовольным выражением лица. За ней идет операционная сестра — маленькая сухонькая с черными волосами под «каре» в больших очках, марлевой повязке и белом халате. Она проходит между окном и креслом, стараясь не смотреть, но все равно бросает взгляд. Видимо, все понимает. У нее в руках два шприца...

— Платная анестезия или бесплатная? Платная сто... — начинает заученный текст анестезиолог.

Я вежливо улыбаюсь:

— Простите, а чем платная отличается от бесплатной?

— Боже, как я устала! — изрекает врач, глядя на меня с презрением и ненавистью. — Коли ей кетанол, пусть знает... — и отходит к дальнему окну.

Мой доктор ухмыляется, не глядя на нее.

В этот момент операционная сестра берет мою правую руку.

— Ну, и где твои венки? — спрашивает приятным тихим голосом.

— Там были, — улыбаюсь ей в ответ, — вроде, я их никуда не прятала.

Она улыбается мне под повязкой — я вижу это по ее глазам за очками. Затягивает жгут:

— Расслабь руку... Закружится голова — ты просто спи... Колю...

И я растворяюсь...

Меня нет. Есть шум, гул, грохот, ощущение падения, кружения и полета одновременно, будто стоишь на огромной высоте, а вокруг тебя все движется. Всего тоже нет. Есть белое покрывало и коричневые полосы. Нужно следовать за этими полосами. Они извиваются, изгибаются, разбегаются, невозможно уследить ни за всеми сразу, ни за каждой в отдельности. Все меняется, и покрывало уже не белое, а коричневое, и коричневые полосы теряются на нем, уступая место белым...

Сквозь шум прорываются голоса... Где-то рядом люди... Слов не разобрать, голоса не пойми какие — не то женские, не то мужские...

Постепенно возвращается ощущение тела. Онемевшие кончики пальцев, онемевшие губы... медленно поднимаю руки и провожу ими по телу... что это? Я такого не помню... ощущение судорожно сжатых ног и что-то между ними... тряпка... вспоминаю — у них здесь так заведено, когда увозят из операционной, подкладывают тряпку... открываю глаза... выкрашенные мерзкой желтой краской стены... все крутится... закрываю глаза... еще немного...

Голоса становятся отчетливее... женские... говорят двое... слышу отдельные слова... кто-то кому-то предлагает пойти «считать ступеньки»... улыбаюсь — курить собрались... в нашей палате курят двое — девочка двадцати лет на третьем месяце и женщина моих лет с воспалением...

Открывается дверь — оказывается, я не закрыла глаза... входит медсестричка, направляется к моей кровати...

— Вы меня слышите?

— Да... — отвечаю с трудом и почему-то шепотом. Во рту странный вкус и как будто все залеплено слизью...

— Я должна вам сделать два укола...

— Хорошо... только слева...

Она улыбается.

Я поворачиваюсь на правый бок. Первый укол — я его почти не чувствую, будто она вгоняет иглу в замерзший апельсин. Второй разливается болью по ягодице, течет в ногу...

Она накрывает меня одеялом и выходит.

Лечь на спину не могу — больно. Зато я теперь совершенно точно знаю, что у меня есть ноги. Тошнит где-то пониже груди. Значит, там у меня желудок. Тяжесть в голове, головокружение... Гул в ушах стихает и растворяется в обычных больничных звуках.

После операции меня привезли в палату...

— Пить хочешь? — спрашивается девочка с воспалением.

Киваю и пытаюсь дотянуться до бутылки с соком.

— Лежи, — останавливает она меня. И наливает сок.

— Спасибо, — шепчу...

Пью... вкус во рту не меняется, а примешивается к вкусу сока... мерзко... пытаюсь нащупать пакет с фруктами... там были мандарины... почему-то очень хочется мандарин...

— Ты че, резкая что ли? Лежи спокойно, сейчас дам, — кричит на меня «воспаленная». — Что ты хочешь? Мандарин?

Киваю...

Она подает:

— Почистить?

— Нет, спасибо, я сама...

Запах цитрусовых немного проясняет мозг...

Надо позвонить мужу...

— Ты телефон ищешь? — женщина с «угрозой»... мы поступили в один день, но у нее еще есть шанс...

Киваю...

Все в глазах расплывается, но мне удается найти номер с коротким именем «Я». С трудом попадаю на зеленую кнопку:

— Андрюш?

— Да...

— Меня почистили... — сообщаю заплетающимся языком.

— Уже?..

— Да...

— Что-то нужно?..

— Я потом...

— Хорошо... спи...

Я отключаю телефон и закрываю глаза. Зачем я ему позвонила? Сама не знаю. Просто хотелось услышать его голос...

— Как ты? Все нормально? — девочка на третьем месяце.

— Да, — отвечаю и улыбаюсь.

— Нифига себе ты спокойная, — замечает «воспаленная».

— Истерика все равно ничего не изменит, — говорю и снова улыбаюсь. — А если я начну тут голосить и рвать на себе волосы, у нас еще две таких же будет...

— Но все равно... — она смущается.

Не отвечаю и опять улыбаюсь.

Улыбаться,...