Сын танелона

Во все времена военная доктрина орков отличалась неказистостью и простотой. Если ты пеший воин, то после рёва боевых труб ты несёшься на противника так, словно тебе на пятки наступает сам вождь. Самые нерасторопные зеленопузые кончают жизнь под ногами своих собратьев, даже не добежав до позиции противника. Если же воин оказался достаточно прыток, то ему представляется удача врезаться лбом в стену щитов, либо напороться на выставленное копьё немного раньше, чем та же судьба постигнет бегущих сзади. Несясь на врага, орки всегда оглушительно ревут, вопят, рычат, воют, ругаются на сородичей и посылают оскорбления в адрес врага. Со стороны это выглядит грозно, демонстрация бесстрашия сильно деморализует противника. Тем не менее, в первом столкновении погибает большинство авангардных зеленокожих, только самые крупные и сильные, а так же отстающие вступают в рукопашную кучу-малу. Если же ты всадник, то... схема практически не меняется, лавина орков верхом на бурых вепрях мчится в бой под оглушительный свиной визг, похрюкивание и свист бичей. Если в кавалерии есть ещё и «громыхалка», оркский вариант боевой колесницы, то шум достигает поистине неописуемой силы! Иных тактических схем кроме как «просто иди и убей» орки не постигают принципиально! Не то чтобы они действительно слишком тупы, просто желание выжить отходит для этих уродов на второстепенные позиции, когда всплывает вопрос о сохранении традиций.

Вождь Махрудж Эбрег Гхар был самым выдающимся оркским военачальником, известным среди людей за последние восемьдесят лет. Однажды у него зачесалась левая пятка, отчего зеленопузый внезапно решил повоевать с Хагондийским королевством и Извечными Домами одновременно. Вождь неплохо начал, навёл шорох в пяти соседних стойбищах, убил вождей, сожрал их детей, на всеобщем обозрении покрыл вдов, чем установил свою законную власть и собрал достаточно рубак для начала грабительского похода. Малая орда в восемь тысяч пеших и две тысячи всадников подошла к юго-западным границам Хагондии три месяца назад. Далее Махрудж сделал ещё один умный ход, он не стал атаковать сразу, ведь пешие добирались до его ставки гораздо медленнее. Подождав полторы недели, вождь вступил на землю королевства с полной ордой. Конечно, люди уже знали о грядущем визите, всё же полторы недели несколько тысяч орков не могут оставаться незамеченными. Фактически, если в радиусе трёх дневных переходов от любого человеческого поселения появится хоть один орк, об этом будут знать абсолютно все! Если же учесть численность орды, то нетрудно догадаться, что к моменту начала войны три четверти государства уже знали о приходе орков.

Орки всегда приходят не вовремя, это истина, освящённая древностью. Хагондия уже несколько лет состояла в напряжённых отношениях с торговым протекторатом Миллады. Молодому монарху оказалось не с руки терпеть то, как соседи наживаются на поставках сырья из его государства, перепродавая его дальше на восток в пять раз дороже! Король совершенно справедливо поднял цены, отчего лорды-негоцианты пришли отнюдь не в восторг! Большая часть регулярной армии Хагондии перебралась ближе к восточным границам, неоднозначно намекая милладцам, что их наёмные войска будут встречены со всем хагондийским гостеприимством, если что. Южные и западные территории королевства остались почти без охраны со стороны короны. Приграничные феодалы издревле привыкли сами решать свои проблемы и пока справлялись. С северо-запада к Хагондии прилегали территории Извечных Домов. От эльфов никогда не было хлопот, лишь бы сами люди не приближались к их границам. Поэтому, когда орда покатилась по всему западному приграничью, оставляя после себя лишь пепелища и горы дерьма, даже вооруженные знанием люди мало что смогли противопоставить. Самые разумные хагондийцы заблаговременно покинули насиженные места и двинулись вглубь страны, самые упрямые обновили частокол, приладили ворота покрепче и стали ждать.

Очень немногие бароны пытались хоть как-то помочь своим вилланам, фактически мало кто из них мог что-либо сделать. Времена, когда на западе феодал не мог выжить без личной армии, закончились два поколения назад, после того, как голова Грамхара Железностопа была доставлена в столицу, наколотая на пику и больше великих оркских вождей с тех пор не появлялось. У баронов остались лишь компактные дружины для защиты замков и поддержания порядка.

В мирное время наёмники мозолят всем глаза. Псы войны, воины звонкой монеты, шлюшьи мечи, так нередко за глаза величают этот сброд обыватели, чьи жизни выпали на периоды спокойствия и процветания. Если ты обычный человек, живущий обычными заботами и берегущий свою жизнь, то нелюдимые типы разной степени потрёпанности, носящие при себе оружие и глядящие вокруг с голодным блеском в глазах, так или иначе, вызовут в твоём уме недобрые мысли. Отчего-то мнение о наёмниках резко меняется, когда под стенами ревёт орда, предвещая резню и пожары. Собравшись вместе, более двух десятков западных феодалов создали временную военную коалицию. Король ясно дал понять, что его заботы полностью обращены к востоку, а десять тысяч зеленопузых... Что ж, Хагондия переживала набеги впятеро больших орд, и ничего, стоит и по сей день. К тому же запад никогда не радовал казну своевременными и обильными вливаниями, там нечего особо защищать, пусть же прижимистые бароны подумают, что они могут сделать для короны, а не что она должна сделать для них.

О том, чтобы воевать с Махруджем поодиночке и речи быть не могло, орки довольно легко взяли штурмом два замка из тех, что были ближе всех к западной границе, несмотря на то, что прежде опыта в осадных работах у них не должно было быть. Теперь они постепенно уходили дальше на север и уже начали доставлять неприятности Извечным Домам. Железо и огонь, вторглись в леса вместе с ордой и эльфам это очень не понравилось! Бароны призвали под свои знамёна наёмников со всего запада и из центральных областей, всех наёмников, которые ещё не ушли на заработки в Бальвар, где началась гражданская война и обеим, точнее трём сторонам бальварского конфликта, нужны были умелые солдаты.

Орда вернулась из лесов, с небольшими потерями и многие рубаки несли на себе ожерелья из листовидных ушей. Вопреки ожиданиям, Махрудж Эбрег Гхар не повёл орков вглубь страны, а повернул на юго-запад и покинул королевство, практически не встречая сопротивления. Орки просто обогнули Арсово поле, на котором их собирались встретить объединённые дружины баронов, и покинули королевство. Чтобы вернуться в числе пятнадцати тысяч. Слухи о победах Махруджа взбудоражили оркские стойбища, и многие малые вожди подались к удачливому полководцу в услужение.

В первый раз зеленопузые встретили серьёзное сопротивление под замком Хангриль. Они четырежды пытались прорваться к воротам через позиции наёмников, но каждый раз, когда угроза прорыва становилась особенно серьёзной, со стен летели выкрики барона Сальзы: «два экстола надбавки каждому, пережившему этот день, если победим» и псы войны удесятеряли усилия, отбрасывая рубак обратно. В конце концов, орда была оттеснена от замка, и сражение продолжилось в открытом поле под Эригре. Три месяца боёв с переменным успехом, орки то прорывались глубже западных пределов, собирая кровавый урожай, то отступали под напором людей, то снова вгрызались в плоть Хагондии зубами. Игра в поддавки закончилась, когда наёмники и орда сошлись на правом берегу Сиксты. Именно в том бою в небе появились длинные бронебойные стрелы с чёрно-белым оперением, и боевые отряды Извечных Домов впервые вступили в эту войну. Усилиями людей и эльфов орки были загнанны в Сиксту и многие из них остались в ней, так и не добравшись до противоположного берега... Пожалуй, хуже орков плавают только гномы. С того дня раз за разом Махрудж получал удары один другого сильнее, он сдал позиции у Кишии, проиграл под Лезлой, долго стоял, но в итоге бежал после боя на Талом холме. Последнее сражение было запланировано у озёр Старой Девы. Совет баронов и делегация высокородных эльфов ... сформировали военный штаб, который постановил: победа у озёр Старой Девы должна стать последней в череде битв, и орки, точнее их остатки, должны быть окончательно выдворены из Хагондии. Не то чтобы остроухих как-то волновала судьба человеческой державы, «сотни человечьих королевств растут и увядают, пока одно древо тянется к небу» говорят они, но у Извечных Домов ещё остались неоплаченные счёты с орками, и, хотя эльфским лесам больше ничего не грозило, чаша мести должны быть испита до дна!

Ходриг Балдуртен мог сойти за гнома издали, но вблизи всё же становилось понятно, что он чистокровный человек, просто низкорослый, коренастый, толстокостный и бородатый. Из-за малого роста ему приходилось постоянно залезать на переносной помост, по-другому он просто не мог наблюдать за ходом битвы. А Ходриг обязан был видеть всё, что происходило сейчас перед его глазами, ибо он командовал двухтысячным отрядом наёмников. Они несли имя Скидийских Воробьёв, хотя настоящих выходцев из Скиды в отряде осталось почитай что ничего, но зато все — отборные ветераны.

Предшественник Ходрига капитан Ворнстрог, создавал отряд во времена своей молодости, он прошёл всю жизнь с верными людьми, завоёвывая славу человека из стали, в чьей груди бьётся сердце из солнечного огня. Разумеется, капитану приходилось пополнять ряды своих воинов свежей кровью после многочисленных битв и сражений. Уходя в посмертие, он приказал Ходригу принимать командование, а затем и Ходриг вёл этих людей за собой. Много лет вёл, хороня боевых братьев и принимая новых. Так получилось, что с того дня, когда Скидийские Воробьи покинули пределы родного государства, они так и ни разу туда не вернулись, зато проскитались по всему континенту от огненной степи Валрахии до ледяных фьордов Танелона. Сейчас в отряде Воробьёв сражались представители большинства рас и разумных видов ойкумены. Да, прямо сейчас они и сражались с орками, плечом к плечу с другими наёмниками, привлечёнными звоном монеты. Сам Ходриг родился в Ефростаре, что можно понять, глядя на природные пигментные пятна на скулах, шее и предплечьях, а так же на тёмно-рыжие волосы. Настоящие же скидийцы имели в основе своей вытянутое телосложение, жёсткие чёрные волосы и кожу коричневого, с кремовой мягкостью цвета. Правда с годами она темнела и становилась почти чёрной, как у Лорута, Силпы и Кангата, которые в этот момент были баклуши, играя в листы рядом с помостом.

— Ещё не пора? — Силпа, мастер короткого клинка, быстрое убийство, удар в спину, метание ножей и бой с двумя кинжалами, вот в каких делах он преуспел. Сам Силпа тоже похож на кинжал, высокий, худой, с резкими чертами лица и острой маковкой.

Лорута, латник от бога, может таскать на себе столько железа, что порой диву даёшься, его щит всегда прикроет товарища, его полуторник, покрытый боевыми царапинами от острия до навершия всегда найдёт зазор в обороне врага. Кангата, человек, которого боги наделили спокойным характером и огромной силой, заключённой в могучем теле. Этот «телок» на своём жизненном пути претерпел превращение из захолустного увальня в мудрого клирика войны, принял апоскисианство и уже без малого двадцать пять лет проповедует свою веру молотом на длинной рукояти. Помимо этой троицы в отряде осталось ещё пятеро скидийцев, тех самых, что безвестными и голодными бродягами собрались когда-то под самодельным знаменем молодого Ворнстрога, ублюдка, рождённого от уличной потаскухи и оставшегося безымянным аристократа. Но другие пятеро сейчас в гуще событий, принимают на себя удар левого фланга оркской кавалерии.

То знамя, старое, потрёпанное, покрытое швами и заплатами как боевыми шрамами, и по сей день реяло над ставкой Скидийских Воробьёв. Белый воробей на чёрном поле. Как уже было упомянуто, Ворнстрог нашивал вырезанного из наволочки воробья на чёрное полотнище самостоятельно, отчего признать в сей кляксе птицу мог только человек ну с очень богатым воображением. Позже, когда отряд уже заработал репутацию и кое-какую казну, капитану Ворнстрогу предлагали изготовить новый, красивый стяг, на котором будет узнаваемый геральдический воробей, и он согласился бы, если бы не категорическое несогласие воинов, не желавших видеть над своими головами ничего, кроме замызганной, но счастливой белой кляксы, больше похожей на воробьиную какашку, чем на воробья.

— Поздно, — с досадой выдохнул капитан.

Троица игроков синхронно подняла головы.

— Туда глядите, — указал Ходриг вправо, прямо на всадника, стремительно приближающегося к ставке. — Баронов вестник. Если эти благородыши сейчас примутся ломать мои тактические выкладки, я швырну им их золото в лицо и... Не, не швырну. Просто ноги из гузна повырываю.

Вестник подъехал к ставке и с явным трудом скатился с седла. Довольно молодой парень в плаще, намоченном кровью. Кровь же капает с левой руки, висящей как плеть.

— Вам послание, господин капитан.

— Не надо мне твоих посланиев, паря, — хмуро отмахнулся Ходриг, — у меня всё схвачено! Люди сражаются! Виш? Мы держим этих грёбанных зеленопузых, а когда они выдохнутся, начнём теснить! У них не осталось резервов, они не знают, чё это такое, резервы, а у меня ещё три сотни мечей ждут своего часа, и у Далотринга одна! К тому ж орки давят именно сюда, разумеешь? На мой, левый фланг, курвы жабомордые! Мне тут тяжелее всего, так что менять что-то сейчас — бред! И вот это всё иди и скажи своему суверену!

— Дело не в орках и не в людях, господин капитан! — воскликнул бледный то ли от кровопотери, толи от негодования гонец. — Дело в эльфах!

Ходриг несколько мгновений с интересом смотрел на вестника:

— Ну и чё замолк? Дальше я сам должен догадываться? — хмыкнул капитан.

— Их полководец здесь, на левом фланге с отрядом телохранителей. Он пришёл поддержать вас и попал в окружение... Что с вами?

Плечи Ходрига часто подрагивали, губы тоже, он стыдливо опустил лицо и тихо хрипел, но в один момент не выдержал и начал хохотать во всю глотку. Ефростарец топал ногами, размахивал руками и так мотал башкой, что борода не поспевала. Отсмеявшись, капитан утёр слёзы и выдохнул. У него болело нутро между грудиной и брюшиной.

— Ох, просто расскажи кому, треплом прозовут. Так братки?

Ветераны выражали свои чувства гораздо скромнее, но и по их лицам нельзя было сказать, что они очень уж обеспокоены.

— Я не...

— Не разумеешь? Разве? Разве не смешно, что мудрый остроухий лорд, который воюет, наверное, с тех пор, как мой прапрапрапрапрадед перестал сцать под себя, внезапно попал в окружение? И к кому! К тупым злобным берсеркам! Разве может такое случиться с эльфами, бессмертными неувядающими свидетелями истории, которые, курву их мать солдатским копьём да в обе дырки, всё знают и никогда не ошибаются?! Нет! И оттого, что такая дрянь случилась, мне только смешнее!

— Вам не должно быть смешно, господин капитан! Вам должно быть боязно! — воскликнул вестник и слегка покачнулся. — Помните ли вы, что эльфы без лордов не воюют! Если Салсар аэн Шиидхари там сейчас умрёт, четыре тысячи стрелков и лёгких пехотинцев просто выйдут из сражения и отправятся на север!

Ходриг раздражённо дёрнул усом. Конечно, он знал, что к вопросу лидерства остроухие относятся примерно так же, что парадоксально, как орки — нет лидера, нет войны и точка!

— Посему вам лучше бы пустить свои резервы на...

— Ещё раз посмеешь мне указывать, как распоряжаться людьми, человече, яйца бантиком завяжу! Мои резервы никуда не двинуться кроме как на орков! Всё, слово сказано, а что до этого высокородного недоумка, то... Самсон! Самсон, демоново семя, вставай, отрыжка ледяного великана! Вставай!

— Не ори. — Самсон встал.

То, что недавно казалось тёмным валуном,... лежащим рядом с помостом, поднялось, распрямилось, и превратилось в мускулистого гиганта, имеющего к человеческой расе очень слабое отношение. Танелонцы, дети Танелона, земли, где половину года властвует холодный зимний день, а вторую половину убийственно холодная зимняя ночь. Они похожи на людей, если не считать ороговевших ногтей, острых зубов, ужасающей силы и громадных габаритов. И ещё пары небольших рожек на лбу, разумеется. Если взять мускулы со всего человеческого тела и разделить их на десять равных частей, а потом той же мерой измерить танелонца, то получится, что у него этих частей двадцать две. Обычный танелонец на две-три головы выше даже очень высокого человека, а так же как минимум в полтора раза шире в плечах, сильнее в десять раз, выносливее в пятнадцать, болевой порог высший из известных, инстинкт самосохранения примерно как у орка. Живут танелонцы до ста пятидесяти-двухсот лет, волосы растут исключительно на голове, но не на лице

А равными себе танелонцы считают только танелонцев. Они не признают метательного оружия даже в охоте, из брони носят исключительно латы из толстой, угольно чёрной кожи с металлическими шипами на плечах и предплечьях. Танелонцы не обманывают, не лгут, говорят то, что думают и никогда не задумываются над тем, что говорят, любят женщин и выпивку, хотя ни на что не променяют сечу.

Четвёртый король Хагондии, праправнук основателя государства правил во время засилья аристократической власти, его, короля Валедо Четвёртого прозвали Бессмертным, за то, что он пережил одиннадцать покушений, но усидел на троне. Монарх не мог верить своему двору, своей гвардии, своей жене и, что совсем печально, даже своим любовнице и любовнику. Пребывая в отчаянии, он выписал из Танелона пятерых воинов, пятерых гигантов в чёрной броне. Танелонцы не лгут, не придают, не польщаются на злато. Скорее кто-нибудь ухватит солнце руками, чем танелонец откроет спину нанимателя для кинжала. За последующие шестнадцать лет было совершено ещё шестнадцать покушений, почти по одному на каждый год, все закончились провалами и летящими с плахи головами, а Валедо Бессмертный оставался невредим... пока один из телохранителей его не убил. Случайно. Монарх подавился вишней, а танелонец попытался похлопать его по спине, но перебил хребет...

— Самсон, ступай и помоги эльфскому лорду, пока его орки не отымели и не убили... Или пока они его не убили и не отымели. Кажется, это правильная последовательность, когда дело касается зеленопузых и долгоухих. Ты идёшь?

— Иду... Иду... — Гигант лениво взвалил на плечо секиру, собрался с мыслями и запел. Танелонцы всегда шли в бой, распевая одну из тридцати священных боевых песен, по одной на каждый из тридцати родов, живущих в Земле-Без-Тепла. Песни не только сообщали богам и предкам, что потомок идёт сеять семена смерти, но и помогали быстрее войти в боевой транс. — Юмартака, валта он тэйдан омисса касиссанне, юухдистукаа, люукаа маахан нойрюйтаянне! Миталлинкийтойсин сиивин, кохти тотуутта маткаткаа, вельесуннам вирелла войттоон ратсастакаа!

— Берегитесь там! — крикнул капитан в спину Самсону. — Я спустил чудовище с цепи, теперь кто не отбежит, тому кердык!... Кстати, о смерти, эй, кто-нибудь, перевяжите этого парю, пока в нём вся кровь не закончилась! Эй, ты как, человече?

Когда-то Танелон был домом для великой цивилизации магов, учёных, философов и прочих мудрецов, постигавших устройство мироздания. Что погубило их? Неизвестно, великая цивилизация обратилась в ничто, а потом из безжизненной снежной пустыни пришли танелонцы, могучие гиганты жадные до крови, до побед, до смерти и чужих мучений, причащающиеся плотью проигравших, пожирающие друг друга для выживания. Кто боится орков, тот просто не знает детей Танелона. Один из них пришёл издалека, один из них принёс свою секиру и песню, которая сопровождала души умерших на его родине веками. Люди расступались перед тяжело бегущим Самсоном, Воробьи знали, если Самсон идёт, лучше расступиться, но если он несётся, роняя клочья пены изо рта, лучше просто упасть и притвориться мёртвым. Танелонец пересёк позиции наёмников, словно бежал не среди людей, а среди пшеничных колосьев, которые не могли ему помешать. Когда он вырвался на передовую, то сразу вступил в рукопашную.

Ymmä rtä kä ä, valta on teidä n omissa kä sissä nne

Yhdistykä ä, lyö kä ä maahan nö yryyttä jä nne

Metallinkiiltoisin siivin, kohti totuutta matkatkaa

Veljeskunnan vierellä voittoon ratsastakaa

Углубляясь в позиции зеленокожих всё дальше и дальше, Самсон раз за разом вздымал свой двухглавый топор и опускал его на квадратные голов, проламывал черепа, разрубал туловища, парировал, отбрасывал широких коренастых дикарей назад и с рыком набрасывался на них как голодный пещерный медведь. Вскоре людей вокруг совсем не осталось, только орки, только враги. Тянущиеся отовсюду боевые тесаки и топоры, уродливые, перекошенные ненавистью ещё в материнской утробе хари, пасти, полные острых зубов, исторгающие свирепое рычание и воинственные выкрики. Орки не боятся, орки видят гиганта, убивающего их и стремятся к нему как какие-то уродливые сумасшедшие бабочки стремятся в огонь бушующего пожара... А Самсону хорошо, он близок к экстазу, ведь рядом нет тех, о ком приходится думать, нет людей, которых нельзя убивать, только целое море врагов, чья ненависть к нему, чьё желание убить бьёт в него, Самсона, словно в набатный колокол, а он отвечает стократ более сильным ударом!

Koko maailmaa vaikka uhmatkaa tä tä totuutta julistakaa

Joka metallia haluaa se metallia saa,

Meitä turha on vastustaa

За его спиной просека, выложенная фрагментами тел, оркское оружие ломается, встретившись с секирой, оркские доспехи рвутся как мешковина, толстые оркские мускулы сдают, когда Самсон наваливается со всей мощью, хрипя священные слова с вылезающими из орбит глазами! Руби, секира, руби их! Ещё крови! Ещё боли в руки! Ещё трупов, извергающих содержимое! Пусть кости трещат, пусть трещит плоть, пусть дохнут враги и их ярость питает воина, который живёт только в битве за жизнь, а вне её — лишь существует! Сеча, дева в платье из содранной кожи, Сеча, дева ступающая по выпущенным кишкам, прекрасная и омерзительная Сеча, сжимающая топор и кубок, богиня, посылающая благословение, прекраснейшая богиня, с ликом, омытым кровью, напои сына Гнева! Напои кровью того, кто жаждет! Сеча!

Valloittakaa pohjoinen maa joka kuuluu teille

Vahvistukaa sillä tie on avoinna sankareille

Myrskyä vahvemmin voimin kohti totuutta matkatkaa

Veljeskunnan vierellä voittoon ratsastakaa

Враги падали один на другого, а он шёл всё дальше и дальше, изрезанный, истыканный короткими стрелами, покрытый густой чёрной кровью, слепой, не могущий видеть ничего кроме лезущих отовсюду зелённых морд, мелких и жалких уродцев копошащихся у его ног! Секира поднялась, секира упала, голова отлетела, блок, удар коленом, тычок обухом к горло, сапог проламывает череп, замах, удар, двое падают бездыханными, разворот, парирование, кулак крушит челюсть, разворот, рубящий удар, лезвие проламывает рёбра.

Koko maailmaa vaikka uhmatkaa tä tä totuutta julistakaa

Joka metallia haluaa se metallia saa,

Meitä turha on vastustaa

Когда над сечей начала играть музыка? Когда рёв труб и орков стал столь мелодичен? Когда грохот и лязг сталкивающегося оружия стал сплетаться в бойкий весёлый мотив? Когда ушла боль? Когда орки стали такими медлительными, почему они ползают, как мухи, увязающие в дерьме? Разве это важно? Важно убить их! Убить их всех! Рубить! ... Крушить! Пусть они умрут! Сила против силы! Давайте, вот он я! Я иду к вам, я хочу дотянуться до ваших шей и свернуть их! Я хочу сделать ожерелья из ваших зубов! Я хочу наслаждаться вашей агонией, когда буду вытаскивать и наматывать на руку ваши кишки! Вы моя пища! Мои яства! Я сожру вас всех и поделюсь с богами, ничтожные хиляки! Ну же! Ну же! Ещё! Ещё!..

Самсон больше не мог петь, он не мог больше думать или говорить, он не мог больше ничего, кроме как убивать, песня и резня призвали на него то, что танелонцы называют благословением богов — боевое безумие. Движения гиганта ускорились, ощущение боли полностью исчезло, сила ударов не просто рубила твёрдые оркские тела, они взрывались от соприкосновения с оружием, разваливались на части. Орки не успевали даже понять, откуда пришла смерть, как их черепа оказывались проломлены, руки оторваны, кишки выпадали на землю, позвоночники крошились, а по их телам вышагивала смерть с безумным неживым лицом. Тяжёлая танелонская секира рубила и рубила, порхая вокруг хозяйского тела, убивая прежде чем кто-то успеет нанести удар. Время стало абстрактным для Самсона, он растворился в стихии войны и лишь продолжал движение, наугад выбирая направление, кладя на землю поверженных врагов, прежде чем сделать хоть один шаг. Возможно, прошли минуты, а возможно всё это безумие длилось часами, но вскоре вокруг не осталось никого, ни одного живого орка, чтобы его убить, пустота, залитая светом угасающего солнца. Потеряв возможность убивать, Самсон потерял стимул двигаться. Сознание медленно всплыло из розовой дымки, он осознал себя как личность, с трудом заворочались какие-то мысли, он куда-то шёл, что-то делал... Его послали? Куда? Зачем?

Самсон стал оглядываться вокруг, но не видел никого, кроме расчленённых зеленопузых, во рту пересохло как в старушечьей манде, горло болело, будто по нему прошлись железным ёршиком, мышцы издавали сухой треск при каждом движении, в некоторых местах на руках расплылись гематомы, там мышцы пострадали особенно сильно во время тяжёлых даже для танелонца нагрузок. Гигант посмотрел на свои пустые ладони и только теперь серьёзно встревожился — секиры не было! Оружие нашлось быстро к его облегчению, оно застряло в черепе громадного орка, лежащего на земле и придавленного тушей своего же скакового вепря. Разрубленные половинки рогатого шлема валялись поодаль, у раскинутых рук дикаря лежали обломки щита и сломанный боевой тесак. У вепря тоже был прорублен череп, прямо в середине широченного лба. Самсон узнал работу своего оружия. Он не помнил, как завалил этого здоровяка, но не сомневался, что это сделал именно он!

Танелонец упёрся в морду орка сапогом, схватился за рукоятку и с третьей попытки выдернул оружие. Этот зеленопузый оказался самым крупным, в росте он наверняка не уступил бы самому Самсону, а в ширине даже превзошёл бы! Доспехи склёпаны из различных кусков металла и кольчужной сетки, на плечах меховой плащ, во многих местах кожа проткнута украшениями — добытыми клыками, золотыми и железными серьгами. Морда размалёвана синей краской. Самсон бы не удивился, если бы узнал, что прорубился до ставки вождя и завалил самого Махруджа! Только это было теперь неважно, вот он, Самсон, стоит израненный, покрытый кровью, но живой! И вот они, орки, сколь бы сильны они ни были при жизни, все стали равны в своём ничтожестве после смерти. Мусор. Одноразовая пища для топора и стервятников.

Самсон отправился обратно, следуя по эдакой уродливой тропинке выложенной трупами. Он шёл буквально по своим следам.

— Ох ты ж, Самсон идёт! Эй, Самсон вернулся!

Скидийские Воробьи стали лагерем намного дальше того места, на котором сражались несколько часов назад. Совсем скоро поле брани начнёт смердеть, и лучше в это время не находится с подветренной стороны, да ещё и так близко. Вокруг капитанского шатра выросли потрёпанные старые палатки, загорелись костры и уже кое-где начинали звучать песни. Ещё через несколько часов все вокруг будут пить и плясать, горланить заученные ещё в молодости куплеты, радоваться тому, что выжили и проливать вино за тех, кто сложил голову. Но не сейчас. Сейчас все зализывают раны, ротные несут капитану списки потерь и, судя по трём внушительным сундукам, вокруг которых стоит охрана, наниматели решили не затягивать с оплатой. Удивительный прицедент. Ходриг говорил с какими-то людьми, он сидел, они стояли, капитан кивнул под конец и беседа закончилась.

— А, Самсон вернулся! А-хой! Посмотри на себя! Сухая кровь пластами слезает!

— Вижу.

— Ну и как, справился с заданием?

— Что за задание? — угрюмо спросил гигант.

— Долгоухого из окружения вывел?

— Не помню. Может быть.

— А может быть, ты просто его порешил, когда он тебе попался?

— Отстань от меня Ходриг, а то и тебя порешу. — Самсон чувствовал себя как с тяжёлого похмелья, ему хотелось просто молчать и не напрягать голову ответами на дурацкие приставания низкорослого человечка.

— Успокойся, паря! Всё прошло, как нельзя лучше для нашего брата! Кажется. Ты отвлёк на себя половину оркской орды. Вроде бы это ослабило напор на эльфскую дружину, и они вырвались из окружения. Вроде бы они тебя даже видели, ты прорубался шагах в десяти от них, но, кажись, не заметил?

— Откуда такие сведения?

— Да так, остроухие на хвосте принесли. Были здесь двое, тебя искали.

— Сколько времени прошло?

— С тех пор как ты пошёл спасать несчастных эльфов — семь часов, с тех пор как битва закончилась — три.

— Кажется, я убил вождя.

— Ну, знаешь, это меня не особливо так удивляет. Орки даже не додумались дать сигнал отступления, просто пёрли и пёрли пока мы их всех не порубали, засранцев этих. Видать оттого и пёрли, что ты Махруджу башку отрубил.

— Разрубил.

— А эт детали, паря! Пить будешь?

— Сперва дело.

— А и чёрт с тобой! Проваливай! Эй, дайте этому монстру его мешок и его нож! Да и крюк свой возьми, мне только и хлопот, что следить, как бы мы твой скарб не утеряли, перебираясь с места на место!

Получив свои вещи, Самсон отправился обратно в поле. Он шёл по вороньему пиру, внимательно присматриваясь к оркам, безошибочно находил жертв своей секиры и быстро делал дело, а именно, отрубал головы, руки и ноги, вырывал из пастей по одному зубу, наиболее приглянувшемуся, клал его в мешок и шёл дальше. Его тело болело, требовало отдыха, покоя, но гигант не мог думать ни о чём, пока не собрал Семена Гнева, как называют это танелонцы. Он мастерски разделывал туши, рвал зубы ещё и ещё раз. Дело затянулось до ранней ночи, пришлось трижды отбиваться от волков, пришедших на запах падали. Различать следы своего оружие и чьего-то ещё стало трудно, но он продолжал, пока не почувствовал глубокое удовлетворение от проделанного.

Вернувшись в ставку, он увидел то же, что видел после каждого отработанного контракта: люди, чей век короток даже по меркам танелонцев, веселятся вокруг костров, пьют и едят, о чём-то спорят, тискают маркитанток, дерутся. То тут, то там говорят слово в память о павших братьях по оружию, а потом снова начинают смеяться. Люди быстро восстанавливаются, с их коротенькими жизнями нельзя особо часто и надолго впадать в уныние.

— Самсон, выпей!

Ему поднесли ведро с приделанной сбоку ручкой, специально сварганили эту штуку для него ещё тогда, в самом начале, когда он пошёл в ту же сторону, что и наёмники. Танелонцы не ходят с людьми, они не присоединяются ни к каким человеческим, гномским, эльфским и прочим походам или устремлениям. Но бывает так, что они просто «идут в ту же сторону», по своей воле, оставляя за собой право в любой момент пойти в другую сторону. Кислый эль, недостаточно прохладный, танелонцы любят,... чтобы от питья зубы холодом ломало, если, конечно, это не тёплый густой хафур с коричной стружкой.

— Садись жрать! — крикнул Ходриг, взмахнув бараньей ногой как булавой.

— Нет. Мыться.

— Что? Где ты собрался мыться?!

— Это озёрный край, человече, здесь много воды.

— Проваливай, но твои бараны долго горячими не останутся!

— Я и холодное мясо люблю. И сырое.

Самсон прошёл с Воробьями через десятки сражений, но он никогда не был одним из них, ему не причиталось ни одного экстола за проделанную работу. Зато Ходриг добровольно подрядился выставлять гиганту ведро эля и двух жаренных баранов после каждой оплаченной битвы. В походе же Самсон ел то, что сам добывал, а добывал он много, так что нередко подкармливал и двухтысячное войско половиной степного быка, или медвежатиной.

На родине танелонцы редко совершают омовении, даже в жилищах этих гигантов стоит жуткий мороз, воду они потребляют, грызя лёд, к тому же на таком холоде нелегко вспотеть или запачкаться. На крайний случай вокруг всегда полно снега, чтобы смыть кровь и промыть раны. Зато все танелонцы просто обожают горячие источники! В Танелоне всего пять мест, где есть обширные районы, лишенные снега из-за жара, идущего из-под земли. Там же есть и каменные ямы с горячей парящей водой. Любое насилие рядом с источниками считается недопустимым, даже самые непримиримые враги обязаны вести себя почтительно к дарам земли. Никто не может запретить танелонцу прийти к источнику и омыться в бурлящей воде, это священное право каждого! За испражнение в источник очень легко можно не досчитаться сперва ног, потом рук, потом жизни. Покушение на чистоту источника ввергает гигантов в дикую ярость.

Самсон нашёл себе небольшой пруд, даже не пруд, а прудик который можно обойти двадцатью человеческими шагами. Это маленькое водяное зеркальце ютилось под сенью деревьев практически на опушке кадорипосовой рощи. Гигант стянул сапоги, покряхтев, развязал шнурки, удерживающие кожаный доспех, отстегнул ремни, на которых держались наплечники, и скинул броню на землю. Она могла казаться обманчиво неказистой, но слой спрессованной обработанной кожи толщиной в человеческий палец защищает весьма неплохо. Танелонец потянулся с хрустом и стоном, ощущая на коже, пахнущей прокисшим старым потом, касание ветерка. Скинув штаны и наручи, он вошёл в воду. Дно сразу уходило вниз, никакого плавного спуска, берег каменист и довольно высок

Самсон окунулся несколько раз, затем сел, облокотившись спиной на каменистое возвышение как на спинку каменного трона и подтянул к себе секиру. Пришёл покой. Вода была тёплой для человека, но недостаточно тёплой для Самсона, и всё же это было приятное ощущение. Гигант тихо мурлыкал какой-то мотив низкими басовитыми звуками и, что казалось очень смешным, заплетал волосы в косу.

Прошло без малого час, а гигант так и не вылез из воды. Он успел перемыть свою одежду, выскоблить засохшую кровь отовсюду, где она скопилась, а скопилась она везде, омыть секиру и выбросить всё на берег сушиться в тёплой ночи, но сам вылезать не хотел. Ноздри Самсона раздулись, блаженно сомкнутые глаза открылись. Он почуял их за несколько минут до их появления, не звук, но запах и ветер возвестили о приближении гостей. Их было двое, и они вышли из зелени как из-за ширмы.

— Я думал, что от эльфов пахнет цветами или чем-то таким, про что треплются менестрели, когда описывают титьки эльфских барышень, но нет, пот, кровь, дерьмо. Всего этого я, и с людьми общаясь, нанюхался довольно. И дома тоже. Чего вы рыщите? Из орков не ушёл никто, вождь не дал приказ отступать, так что...

— Можно ли и нам омыться здесь?

Двое, действительно двое. Пол определить на вид нелегко, оба могут с одинаковым успехом сойти как за баб, так и за мужиков. Эльфы очень высоки, на голову-полторы выше нормального человека, среди них не найти стариков или старух, только дети, которые с годами превращаются в вечных юношей и юниц. Тела их втянуты в длину, отчего они кажутся тонкокостными и изящными, а многие люди так и вовсе восхищаются ими. Самсон всегда считал длинноухих неженок в лучшем случае не такими уродливыми, как орки и не понимал этой людской любви к большим глазам с миндалевидными зрачками, изящным губам, длинным тонким пальцам и прочей вечной красоте... Настоящий танелонец только тогда красив, когда на его теле шрамов не меньше, чем пальцев на руках и ногах! Так что минувшим днём Самсон стал намного красивее в понимании родного народа. Эльфы носили кожаные доспехи с редкими элементами из металла, за спинами плащи серо-коричнево-зелённого цвета, мягкие кожаные сапоги. Из оружия длинные копья для молниеносных выпадов, одноручные кривые клинки без гард, метательные ножи и кинжалы, никаких луков и даже копья по виду слишком тяжелы, чтобы их порядочно метать.

— Вокруг шесть больших озёр и десятки озёр помельче... Но священное право каждого омываться у той воды, что ему милее, так что мойтесь, где хотите.

На поверку обнаружилось, что не такие они, эльфы, и хрупкие. Жилистые, крепкие тела, явно существующие в беспрерывных походах, никакого жира, только тугое мясо. Мышцы вытянутые, очень выносливые, но не приспособленные для сильного напряжения, как у Самсона. Выяснилось, что это мужчина и женщина, точнее юноша и юница, причём у неё грудь была не то чтобы совсем плоская, но жизнь воина сказалась на размерах отрицательно, а у него... В общем природа не наделила этого юнца особо выдающимся придатком. Хотя Самсон сомневался, считается ли это у вечноживущих нормальным? Эльфы опустились в пруд и стали неспешно омываться. Причём он намыливал плечи ей, она тёрла его грудь. Эти двое явно были любовниками. Не ослабляя бдительности, гигант прикрыл глаза и попытался сосредоточиться на том, как напряжение уходит из тела, как разгораются очаги тепла в тех местах, где плоть начинает восстанавливаться, срастаются порванные мышечные волокна.

— Ты ведь Самсон, не так ли?

— А вы те эльфы, которые разыскивали меня?

— Да.

— Вы ведь не из Каверона?

— Мы из Селункара.

— Сразу видно, что вы не следопыты.

— Не все эльфы носят луки.

— Я не про то. Просто вы полдня искали парня, который вдвое выше всех людей и орков. Вы явно не следопыты. — Самсон усмехнулся, довольный собой. — Зачем я вам понадобился?

— Лорд Салсар шлёт тебе благодарность, за то, что ты спас наши жизни.

— Я? Кажется, сегодня я только убивал, а не спасал.

— Мы оборонялись из последних сил, когда ты прошёл рядом и оттянул основную массу на себя.

— Я вас не заметил. Это хорошо, а то бы убил. Ненароком. Когда вхожу в раж, я не очень хорошо различаю своих и чужих.

— Как бы то ни было, ты спас нас, и наш господин благодарит тебя.

— Отлично! — протянул танелонец. — Его благодарность это как раз то, чего мне в жизни не хватало для полного счастья!

— А чего же ты хочешь? — спросила эльфка.

— У вашего лорда нет ничего, чего я хочу. Сказать по правде, я и сам не знаю, чего хочу и хочу ли вообще чего-то.

— Такое бывает? — спросила она.

— Разве так трудно поверить?

— Очень.

— Бывает. Я танелонец, мы не умеем... мечтать, что ли? Когда мы хотим есть, мы едим, когда устаём, мы спим, желая убивать, убиваем, а когда накапливается семя, мы берём своих женщин и хорошенько дрючим их во все подходящие для этого места. Так что нет, всё, что может хотеть танелонец, у меня есть, пока я иду в одну сторону с этими людьми.

— Сколько ты уже с ними?

— Четырежды день и ночь сменились в танелонском небе. Четырежды ... этот мирок обогнул своё светило. Четыре года.

— И всё это время ты ел, пил, шёл, спал и убивал?

— Да.

— И тебе этого довольно?

— Вполне.

— А как же женщина? Много ли женщин ты имел за это время?

Самсон широко улыбнулся, показывая набор острых резцов и огромные клыки.

— Двух. Ни одна человеческая самка не переживёт соитие с сыном Танелона. Так что на плотские утехи моя жизнь, увы, действительно скудна. Однажды мой путь и путь этих наёмников разошлись на некоторое время, солнце зашло, когда я заночевал возле соляного озера. В ту ночь на огонь моего костра вышла сентаури. Её лоно оказалось достаточно большим и прочным, чтобы мы оба хорошо провели время. Мои же руки оказались достаточно длинны, чтобы ласкать её груди, не прекращая вгонять придаток до основания. — Самсон вздохнул, с удовольствием припоминая тот случай в деталях.

— Это омерзительно. — Симпатичная мордашка остроухой женщины на миг сморщилась в гримасе, но в глазах блестели искорки живого интереса. — Сношаться с лошадью!

— Ты ханжа, женщина! — заключил Самсон. — Сентаури такие же думающие и чувствующие твари, как и все, что способны осмысленно говорить. Ей хотелось ласки, я хотел облегчить свою ношу, и ощущения были прекрасны! Тугие мышцы её внутренностей так и сжимали меня! А когда по ним пробегали спазмы наслаждения... Второй раз был когда мы встали на зимовку в Аригбурге. Небольшой город, каменные стены, около девяти тысяч душ народу. Отряд задержался в Винзоне, зачищая старые копи от сикатуров, решивших основать там колонию. А земли то были приграничные, от города до города неделя пути конному, что уж про пеших говорить. Зима. Один снегопад — и снега мне по пуп, о том, чтобы идти куда-то и думать не стоило, я-то пройду, а люди помрут как в морду дать. Мы встали в Аригбурге. Но там много кто устраивался на зимовку. Люди шатались по кормильням, проматывали жалование, веселились. В одном заведении я встретил шумную компанию. Разношёрстные типы, среди них была и троллиха... Вижу, что дальше тебе слушать не хочется?

— Тролли бездумные и бессмысленные великаны, варвары, полные желания разрушать...

— Да, прямо как танелонцы. И хотя у неё было немного больше волос на руках и ногах... Я сношал её пока не расцвели почки и не запели эти птички... вкусные такие. То была отличная зима два года назад.

Самсон вздохнул, вспоминая то время. Танелонцы не были очень религиозными ни в чём, что не касалось войны, зато обычаям они следовали свято. Один обычай ясно давал им понять, что не стоит проливать семя на землю или снег. Говоря иными словами, никакого сексуального экстаза без полового акта. Ему не хватало этого. Даже не имея постоянной женщины дома, нет-нет, да и можно было получить кусочек сладкого. Вне Танелона существ, способных выдержать напор Самсона, было крайне мало.

— Мы — дар, — сказал эльфка.

— Эльфский шовинизм? Считаете, что без вас мир бы не стоял?

— Без нас многое бы не встало. Но нет, сейчас я говорю о нас двоих. Мы — дар тебе. Наш господин, в беспредельной своей щедрости дарит нас двоих тебе в услужение и безграничное владение за спасение его жизни.

С минуту Самсон разглядывал «дар», а потом внезапно громыхнул раскат его хохота. Отсмеявшись, гигант плеснул водой себе в лицо, смывая испарину и слёзы.

— Дар? Вы? Мне? Скажите, долгожители, что мне с вами делать? На кой вы мне сдались?

— Так выходит, что кроме плотских утех тебе ничего не нужно, хозяин. Мы можем дать тебе их! — невозмутимо ответствовала эльфка.

— Да если я натяну тебя на свой придаток, ты останешься на нём висеть безжизненным чехлом! Или разорву тебя пополам, — сказал Самсон. — Однажды какой-то дуралей сочинил песню о недозволенной любви эльфки и танелонца, знаете, что было в конце песни? Много крови, много кишок и никакого удовольствия! Так что...

— Проникновение не обязательно! — Эльфка в два изящных гребка приблизилась к нему, и эльф последовал за ней. — Мы можем доставить тебе чувственные наслаждения, мой господин! Позволь нам облегчить твою ношу!

Самсон одарил её тем взглядом, каким голодный сармас смотрит на серну, которую уже придавил к земле тяжёлыми лапами.

— Когда я был ещё маленьким, я упрашивал отца взять меня в поход. Отец не отказал, он протянул мне свою, теперь уже мою секиру и сказал, что если я смогу взмахнуть ею, он возьмёт меня с собой. Я не смог оторвать её от земли. Мы считаем, что шанса достоин любой, так что можешь попробовать. А твой мужчина подплыл, чтобы лучше рассмотреть?

— Ашуин не мой мужчина. Он мой брат.

— Даже так? — слегка удивился Самсон. — Что же твоему брату надо?

— Он тоже хочет доставить тебе наслаждение. Лорд Салсар не знал твоих вкусов, и прислал нас обоих.

— Очень предусмотрительно! — хохотнул гигант.

— Если хочешь, он уйдёт.

— Нет, шанса достоит каждый, и, на мой взгляд, вы оба как женщины, что лицом что телом. Но если твой брат не желает, я не буду насиловать... его природу. Всё же совокупление между двумя мужчинами не всякому по нраву.

— Ашуин не уйдёт. Он рождён с очень маленькой жизнедарящей ветвью, и оттого испытывает тягу... к большим ветвям.

— Ветки? Это ты про хрен, что ли?

— Хрен — это несъедобный корень, который отчего-то в таких количествах пожирают люди! А у нас — жизнедарящие ветви!

— Ага, да, вы же эльфы! Как я мог забыть! Что ж, можете начинать, а я посмотрю, что у вас получится.

Эльфа подплыла вплотную, забралась на широкую грудь Самсона, чувствуя твёрдость грудных мышц даже после того, как гигант успел расслабиться после битвы, она прильнула к его губам, ища отклика, и танелонец высунул язык, длинный вёрткий, словно блестящая красная змея. Этот язык прошёлся по её шее и груди, дрожа и вибрируя, оставляя блестящий след вязкой слюны на и без того мокрой коже. Самсон провёл правой ладонью по спине эльфки, спустился вниз и сжал сперва одну ягодицу, потом вторую, стал поглаживать, не переставая лизать острые маленькие грудки. Так продолжалось до тех пор, пока она не поняла, что гигант просто издевается над ней, тиская словно мелкую зверюшку! Эльфка с гневным шипением отбила язык рукой, заставив его втянуться в улыбающуюся, оскаленную пасть и всё же навязала танелонцу поцелуй, рискнув просунуть свой язык в логово сорока острых костяных кинжалов! Левой рукой она держалась за толстую шею, правой же сладострастно ощупывала мускулы груди, плеч, руки, чувствуя их возбуждающую твёрдость. Её тело вытянулось так, что лодыжки скользнули ему в промежность и там, пальцами ног, всей стопой, она начала аккуратно дразнить нечто внушительное, крупное, похожее на мягкий кабачок.

— Элатовэллана, оиши амит, Аши! — бросила долгоухая через плечё.

Её брат, доселе только следивший, приблизился и на ощупь нашёл в воде нечто, что взбудоражило его разум ещё сильнее, чем действия сестры — нечто длинное, толстое, старательно теребимое её ступнями, разбухающее, накаляющееся... Ашуин опустил руки от основания и нащупал два упругих шара, на ощупь напоминающих небольшие дыньки в сумке из мягкой кожи, горячие, пульсирующие.

— Авита талана, омича! — воскликнул он.

— Что он говорит?

— Что у тебя потрясающе огромные «дыньки»...

— Девистас лейвэ маа!

— И что он хочет прижаться к ним лицом!

— Пусть потерпит, если будешь работать своими шелудивыми ножками также усердно и дальше, то скоро вам обоим будет к чему прижаться лицами, обещаю!...

Гигант чувствовал, как в груди, брюшине и развилке раскаляются горны, которые не горели вот уже два года. В походе ему приходилось сбрасывать напряжение охотой и в бою. Это помогало, но нужна была женщина! Танелонец испытывал потребность в крепком влагалище, чтобы излить семя, которое не мог оставить на земле. Конечно, вокруг было предостаточно лошадей и коров, но гиганту претила одна мысль о том, чтобы пасть до скотоложства. С сентаури всё было иначе, разумная женщина, сама решающая чему быть, а чему не быть, что же взять с лошади, которая едва ли поймёт, что её насилуют! Самсону хотелось ласк, хотелось тепла, а маркитантки его боялись... Да и он как-то не обращал внимание на этих затисканных несвежих баб.

Танелонец продолжал ласкать свою миниатюрную любовницу, и делал он это с умением, его руки скользили по её телу, оглаживая крестец, внутренние стороны бёдер, поглаживая обратные стороны коленок, потом поднимались обратно, слегка тискали крепкие тёплые ягодицы и тщательно проходились посередине спины и по бокам. Он превосходно знал, как надо играть на женском теле, чтобы оно начало издавать правильные, стонущие звуки, как доставлять удовольствие. Танелонцы живут в патриархальном обществе, женщина имеет право говорить, думать, но не решать. Права мужчин гораздо внушительнее, но в одном оба пола равны — в праве на радости соития. Брак может распасться, если женщина не получает причитающейся доли удовлетворения, потому танелонский мужчина обязан знать тело женщины не хуже чем своё родовое оружие! Эльфка задышала тяжелее, ей стало жарко, внизу живота расцвело и заворочалось нечто томящее, тяжёлое, источающее томление...

Самсон подтянул к себе на грудь Ашуина. Эльфы в среднем выше людей на голову, но даже так они обычно дотягивают танелонцам до низа груди. Юноша слегка растерялся, ощущая под собой твёрдое, но в то же время, не жёсткое тело. Он, сначала робко, но потом смелее стал ощупывать мускулы Самсона, приходя в тихий восторг! У эльфов никогда не было ничего подобного, такой мощи, таких габаритов! Они не слабы, как принято считать, у них выносливые мускулы и мощные жилы, кости их тонки, но очень гибки, и всё же, такая мощь, такие размеры всегда восхищают! Будь ты эльф, человек или гном, статная и дикая красота танелонцев восхитит тебя!

— Брат спрашивает, не болят ли твои раны?

— Боль, это лишь сообщение, что ты жив. Мне немного больно, но я не страдаю.

Ашуин нерешительно потянулся к губам Самсона и получил долгий влажный поцелуй. Эльф слепо водил ладонями по лицу гиганта, осторожно ощупывал острые треугольные уши, запускал пальцы в жёсткую гриву цвета безлунной ночи, теребя толстую косу, а огромная пятерня нежно тискала его мальчишеский зад...

Фаллос танелонца это огромный кусок мяса, в котором тысячи пористых ячеек, медленно заполняющихся густой кровью. Чтобы придаток, как зовут свои члены танелонцы, полностью отвердел, нужно потратить некоторые усилия и определённое время. У эльфов и людей всё происходит гораздо быстрее, однако и эффект твёрдости у гигантов дольше в шесть-семь раз! Ловкие изящные ступни эльфки сделали своё дело, и это чудовище величественно поднялось над водой. Эльфы соскользнули вниз и зачарованно замерли с двух сторон от сверкающей обсидиановой дубины. По природе своей танелонцы белокожи, их кожа, словно белый мрамор с тёмными прожилками артерий. Даже самое жаркое солнце не оставляет на ней следа, но в некоторых местах, например в подмышках и промежности, их кожа имеет разные оттенки серого, реже коричневого, или, как у Самсона — абсолютно чёрного цвета. Эльфка первая решилась протянуть руки к этому великолепию, о том, чтобы поместить его в какую-то полость своего тела не могло быть и речи, но её одолевало любопытство. Она обхватила указательными и большими пальцами обеих рук основание стержня и пальцы, длинные изящные эльфские пальцы едва-едва сошлись. Посередине стержня не сошлись вообще, а под скрытой головкой снова сошлись с большим трудом. Затем она осторожно приставила к придатку свою руку, и оказалось, что он на две фаланги длиннее, чем её рука от локтя до кончика среднего пальца.

— Эппасэна беллатрана..

— Твоя жизнедарящая ветвь прекрасна, хозяин!

К слову о ветвях, вздувшиеся толстые вены на фаллосе действительно напоминали настоящую древесную ветку своим рисунком.

— Это всего лишь придаток. Скажу безо всякой лжи, было бы весьма прискорбно его потерять, но ничего прекрасного в нём не вижу.

— Ты не умеешь смотреть глазами женщины...

— Начинайте уже, вы разгорячили меня и теперь я точно не отпущу вас отсюда просто так!

— Мы никуда от тебя не уйдём! — горячо воскликнула эльфка. — Мы твои, помнишь, и ублажать тебя — наш долг... Наше удовольствие!

Гигант вздохнул, его огромная грудь высоко приподнялась и снова опустилась.

— Той брат Ашуин, а как твоё имя?

— Иллиам, хозяин.

— Иллиам и Ашуин, ублажите меня.

Эльфы синхронно припали к фаллосу, нежно ощупывая это горячее пульсирующее сердечным ритмом чудовище каменной крепости. Они взялись натягивать кожу, раздвигая крайнюю плоть, из которой показалось нечто тёмно-лиловое, почти чёрное, маслянисто блестящее и пахнущее тем самым неприятным запахом, который в минуты крайнего возбуждения кажется поросто-восхитительным, развратным и возбуждающим. Головка освободилась, была она размером в два мужских кулака с шипами по ободу, чтобы крайняя плоть не сползала назад, спереди крупная плотно сжатая щель, а под ней натянутая горячая узда. Придаток танелонца в полной готовности к соитию, устрашающий и возбуждающий...

Ашуин чувствовал наибольшее желание, но Иллиам была намного смелее, так что она коснулась головки языком, опередив брата на несколько секунд. Будучи, или, по крайней мере, считая себя существами возвышенными и прекрасными во всех отношениях, эльфы, совершавшие столь низменный акт как вылизывание пахучего фаллоса существа иной расы, дикаря, получудовища, чувствовали... невероятное возбуждение! Это возбуждение суть — страсть к самоуничижению, страсть к грехопадению, когда разумное существо безудержно желает окунуться в грязь, ползать в ней и визжать как свинья, мечтающая быть покрытой жирным омерзительным хряком... Эта страсть толкает некоторых женщин на то, чтобы становиться на четвереньки и приманивать к себе вонючего дворового кобеля, эта страсть распаляет в некоторых женщинах потаённое желание быть жестоко изнасилованной, униженной, обесчещенной, избитой и снова изнасилованной, грязно, безжалостно, унизительно... А что эта страсть делает с мужчинами! Мужчинами ищущими утех с детьми, мужчинами, подставляющими своих жён под иноземных рабов, с мужчинами, обуянными кровавым азартом, насилующими жён убитых на войне врагов!

Тёмная страсть, пробуждающая в душе разумного существо грязное похотливое животное, сластолюбивую жестокую тварь, желающую насиловать и быть изнасилованной... Это тёмная вонючая страсть, дарящая наслаждение! Что-то сродни этой страсти испытывали бессмертные дети Извечных Домов, причащаясь символом варварской силы. Они облизывали, целовали, тёрлись об него лицами, нередко соединяясь в «кровосмесительном» поцелую, нежно и жадно сжимали стержень, водили языками и по нему, проводя влажные дорожки от набалдашника до основания, а когда возбуждённые эльфы вспомнили про мошонку... Что сказать, вид огромных яиц для женщины также притягателен, как вид огромных грудей для мужчины! Любовно покрывая фаллос слюной, трясь об него уже всем телом, долгоухие играли с мошонкой, массируя её настойчиво, но бережно. Самсон наблюдал за ними сквозь прикрытые веки и действительно наслаждался, его тело столь сильно нагрелось, что от него поднимался пар, и кожа высыхала на глазах.

Долгоухие не могли наиграться,... они сосредоточились на блестящей головке и всячески дразнили её губами, горячим дыханием, пальцами, будто боясь оторваться отчего-то чудесного, чего-то вызывающего зависимость! Они наслаждались не только придатком, они наслаждались собой, своей развязностью и низменной страстью к куску твёрдого горячего мяса! Они возлюбили фаллос и тихо сходили с ума от невозможности объединиться с ним! Оба! Иллиам быстро и ловко взобралась на Самсона так, чтобы его придаток оказался меж её бёдер. Прижав чёрную дубину к своему животу, она начала быстро ёрзать передком по стволу, порой так часто, что её движения походили на приступы судороги, но женщина больше не могла остановиться! Её глаза закатились, из канальцев брызнули слёзы, соски затвердели и стали похожи на острые наконечники стрел, а из приоткрытого рта виднелся извивающийся, ищущий язык! Она подбиралась к экстазу! Ашуин прильнул к сестре с другой стороны, гибкие эльфские тела зажали придаток с двух сторон, извивающиеся, не останавливающиеся ни на миг!

Самсон почувствовал, что скоро... наконец-то! Ашуин целовал сестру в губы, затем ласкал её сосцы, заставляя её кричать, а потом вновь обратился к тёмной головке. Прекрасный эльф припал к расщелине как только что припадал ко рту Иллиам и с трудом, просунул язык в горячее нутро уретры. Эльфка, не в силах прекратить скользить по фаллосу пульсирующим клитором, ссутулилась, и, дрожа всем телом, лизала шипчики с ободка головки. При этом оба эльфа сладострастно, но тихо, будто на грани сил постанывала, чувствуя, что экстаз затаился в двух шагах. В тот миг, когда в передок Самсону ударила тугая струя тёплой жидкости, а Иллиам издала вопль страсти, смешанный с предсмертным криком раненной птицы, Самсон глухо зарычал, по его телу пробежала волна напряжения. Сперва напряглась его толстая шея, затем вздулись мышцы грудины, затем окаменел живот, придаток дёрнулся, мошонка из большого мягкого мешка превратилась в твёрдый тугой карман, прижатый поближе к фаллосу, и в рот Ашуину ударила тугая и вязкая, горячая струя семени. Она мгновенно заполнила всю ротовую полость эльфа и покрыла лицо. Наполовину потерявшая сознание Иллиам набросилась на сверкающий от влаги набалдашник и получила вторую струю, которая залила всю её грудь, шею, подбородок, рот... Третью струю брат и сестра встретили вместе, щека к щеке, широко раскрыв рты. И хотя из придатка продолжало сочиться семя, больше таких мощных извержений не последовало.

Иллиам сидела на тяжело дышащем, но уже не рычащем Самсоне, его сперма покрывала её ото лба до середины живота и продолжала медленно стекать вниз, Ашуин был у гиганта промеж ног, тоже весь в вязкой белой слизи с одуряющее сильным запахом. Решительная сестра снова опередила брата, мазнув по своей груди пальцем и облизав его. Брови эльфки взлетели вверх, и она стала жадно слизывать сперму с себя.

— Это похоже... Это похоже...

— Сливочный вкус с послевкусием лесного ореха... — тихо прошептал Самсон, смотря в небо сквозь древесные ветви, расслабленный и довольный.

— Да! Именно! Ты пробовал своё семя?

— Мне такое ни к чему, но женщины, пробовавшие его, говорили, что оно похоже на сырой, но ещё тёплый тюлений жир, а я люблю тюлений жир и знаю его вкус. Что там щебечет твой брат?

— Ему нравится. Оно такое густое! Не горькое, не солённое, не сладкое...

— Будешь часто есть танелонскую сперму, и скоро у тебя отрастёт грудь, увеличатся седалище, и ты станешь похожа на настоящую танелонскую женщину, а не на ребёнка. Не смотри так, малышка, вы с братом облегчили тяжёлую ношу... Кстати!

Гигант притянул к себе эльфа и перевернул головой вниз, к паху, открывая для обзора гладкие мягкие полушария ягодиц и крошечную звёздочку ануса. У Ашуина действительно были практически детские гениталии, слишком маленькие даже для эльфа.

— Смочи как следует, — приказал гигант, протягивая к Иллиам оттопыренный мизинец правой руки.

Пока эльфка с каким-то странным возбуждением обсасывала палец, размером больше среднего человеческого фаллоса, длинный змееподобный зык танелонца танцевал вокруг сфинктера, то и дело предпринимая попытки вторжения. Ашуин тонко вскрикивал и крепко держался за придаток самого Самсона, который так и не потерял твёрдости. Эльф испытывал откровенный страх и томительное возбуждение, он всегда питал любовь к телам других мужчин и телу своей сестры, но дальше ласк языком не заходило никогда! Этого было достаточно, чтобы позже, вечный юноша доводил себя до экстаза самостоятельно. Теперь же он готовился впервые пережить вторжение в свой зад, что и пугало, и будоражил его порочное нутро. Втянув язык, Самсон приставил мизинец к заду своей новой собственности.

— Ты не повредишь его своим когтем? — озабоченно спросила эльфка, тем не менее, следящая за действом с нескрываемым возбуждением. Она буквально только что получила высшее наслаждение, но её таз всё же продолжал едва заметно подрагивать в ритмичных поступательных движениях.

— Это всего лишь ороговевший ноготь, он не острый, а заострённый, у него нет режущей кромки. Он готов?

— Сэллу келеп талкан, Аши?

— Митан! Митта микала орибе таханата авой!

— Он просит тебя быть нежным, ты первый мужчина, который берёт его туда.

Одна бровь гиганта иронично приподнялась.

— Тогда мне жаль, что это происходит с помощью пальца. Если он не хочет, оставим эту затею.

— Аши, тэллуп канн келеп нитари ап-наар?

— Эке! Орибе таханата авой!

— Он хочет, чтобы это сделал ты!

Гигант усмехнулся и слегка надавил, при этом бережно поглаживая по выгнутой эльфской спине.

— Ты пробовала семя своего брата?

— Да, мы радовали друг друга порой.

— Развратные остроухие существа. Не упусти его излияния сейчас.

Эльфка нагнулась под торс братца и припала к его маленькому стерженьку. Медленно, но верно, мизинец штурмовал девственный сфинктер, Самсон не торопился, выводил кончик пальца раз за разом, чтобы в следующем штурме продвинуться немного дальше, при этом Иллиам, нарушая все священные запреты, все табу на кровосмесительные связи, ласкала женоподобного брата со всей нежностью любящей сестры. Сам Ашуин принимал ласки сестры и гигантского любовника, попеременно вскрикивая, всхлипывая и постанывая. Он вцепился в придаток Самсона, будто ищя у предмета своего восхищения сил, при этом ему было и больно и приятно, он чувствовал, будто им обладают ещё больше, чем раньше, и это делало его похожим на сестру, которой он всегда так восхищался. Палец Самсона вошёл до середины второй фаланги, стенки прямой кишки эльфа обхватывали его столь крепко, что когда гигант вытаскивал палец, зад юноши жадно засасывал его обратно. Самсон нащупал, что искал и стал со всей осторожностью, доступной столь огромному и сильному существу, массировать выбранную точку. В это время Иллиам удивлённо подумала, что ветвь её брата стала будто... больше! Совсем немного, но такой большой и твёрдой эльфка никогда её не видела! Ашуин прерывисто застонал от наслаждения и излил семя сестре в рот. Тщательно почистив брата, она вынырнула из-под его живота, и юноша смог расслаблено улечься на широкий мускулистый торс танелонца. Он сладко нежился после экстаза, но основание чёрного придатка из своих объятий не выпускал, лишь лениво целовал гладкий безволосый лобок Самсона.

Эльфка прижалась к правой руке гиганта, после чего он осторожно обнял её, и Иллиам спокойно прижалась е его груди.

— Хозяин?

Гигант фыркнул.

— Едва ли я твой хозяин. Скорее любовник на раз.

— Нет, ты наш хозяин.

— Вы, долгоухие, очень цените свои жизни. Немудрено, всякому жаль потерять вечность. За прекращение вечности своего родича многие из вас тратили ... годы, выискивая убийцу. А если это был другой эльф, то и века проводили в скитаниях, чтобы так же беспощадно отнять его вечность. Так почему же твой хозяин так просто распорядился священными жизнями? Вашими.

Эльфка задумчиво вздохнула, слушая сердечный ритм танелонца. В её рту перемешались вкусы семени двух мужчин и она была достаточно порочна, чтобы ей нравился получившийся букет. Иллиам хотелось ещё той жирной вязкой спермы, исходящей из огромного прекрасного фаллоса, к которому прицепился брат... Но не время.

— Как и у людей... позор, конечно, проводить связи между нашими видами, но, как и у них, у нас жизни разных сородичей ценятся по-разному. Аристократ всяко важнее простолюдина или простого дворянина...

— Аристократы возведены на вершину общества очень давно, и единственная тому причина, что их предки были самыми сильными и умелыми лидерами своего времени. В течение эволюции видов совершенствовалась и аристократия, её уделом стало вести простонародье и, как и для любого другого сословия — производить. Только если кузнец делает подковы, а гончар лепит горшки, аристократ воспроизводит благородство. По идее, изначальной идее, аристократы должны воплощать пример лучшего разумного существа. Но, конечно, они этого не делают. Порочность присуща почти всем разумным, и она сильно развратила тех, кому люди, эльфы и частично гномы, доверяют свои судьбы. Никто из вас не может понять, что нельзя подчиняться потомку древней династии лишь потому, что он несёт ничтожную, разбавленную частицу крови того, кто когда-то действительно заслуживал поклонения. Вы привыкли, что надо поклоняться, почитать и служить, а тем временем вами правят те, кого по зрелому размышлению следовало бы утопить вместе со всеми потомками, чтобы не дать дефектным генетическим цепочкам шанс на выживание... Что такое, малышка?

Эльфка не могла признаться, что в определённый момент перестала понимать, о чём говорит дикарь с далёкого северо-востока континента. Его речи, сперва понятные, хоть и дерзкие, на удивление мудрые, но, несомненно, крамольные, были понятны, но потом зазвучали слова, которым нет место ни в одной книге, ни в одной просветлённой голове. Она не могли признаться само себе, что почувствовала себя глупым ребёнком, рядом с этим полузверем, пусть и прекрасным, пусть и неожиданно восхитительным, но полузверем!

— Ты... Ты просто не знаешь, о чём говоришь, хозяин мой! Твои речи несут смуту, как слова Йоригана аэн Хаволэ. Лорд Салсар очень важен для нашего народа! Если бы ты только понимал систему...

— Вашего общественного устройства? — в наполовину закрытых глазах танелонца мелькнул отблеск снисхождения. — О, я прекрасно знаю её. Восемнадцать высоких домов и ещё больше домов малых, вассальных. Каждым высоким домом правит лорд, а всеми лордами условно руководит Прозревающая, прямой потомок Той-Что-Прекрасней-Богов. Когда ей исполняется пятьсот лет, довольно нежный возраст, один из лордов становится её супругом, дабы следующая Прозревающая пришла в мир. Ваши правительницы, фактически, это единственные эльфы, способные умереть, ибо их век заканчивается с рождением следующей дочери. Череда бесконечных перерождений, призванных сохранить дар предвидения. Ну, а пока дитя растёт, оберегаемое всем государством, безраздельно правит отец-регент. Знаю. Твой бывший хозяин лорд большого дома и, наверняка, один из главных претендентов на руку новой, почти достигшей подходящего возраста Прозревающей, да?

— Да, это так, — призналась она. — Почти все прочие лорды уже были женаты на ней, кровосмешение недопустимо, только Салсар аэн Шиидхари и Вольтром аэн Массараши ещё не давали начало новой жизни. Я всего лишь телохранитель, моя бесконечность посвящена защите моего лорда и я могу ею пожертвовать, я прислуга, с которой не делятся секретами великие правители, но даже мне известно, что совет лордов разделился, два лагеря, по семь сторонников у каждого кандидата, ещё двое лордов попросту отказались принимать чью-то сторону и отстранились от дебатов...

— И с приходом орков, все внезапно отвлеклись от внутригосударственных дрязг, а жребий вести карательную армию достался не одному из шестнадцати «непригодных» эльфов, но одному из двух «пригодных». Интересны повороты судьбы.

— Теперь ты видишь, хозяин? Жизнь моего лорда... моего бывшего хозяина может предопределить будущее Извечных Домов на половину тысячелетия! Сегодня она едва не прервалась, многие верные, по-настоящему верные воины погибли, нас осталось немногим более десятка, но мы выжили и наш лорд тоже. Поэтому не жалко отдать ещё двоих, меня и брата, чтобы...

— Чтобы полузверь с севера согласился присоединиться к ослабевшему отряду верных телохранителей и сопроводить надежду Извечных Домов под сень родного леса. — Гигант широко и злобно оскалился, показывая костяной капкан неестественно белых зубов. — Купить оружие танелонца плотскими утехами? Неплохое решение, но я не могу понять, дурак этот Салсар, или всё же разумный эльф? Зачем он ринулся в самую гущу схватки? Один отряд, пусть и опытных воинов вашего рода очень мало мог повлиять на исход битвы, мы бы победили без этого. Есть ли смысл помогать кому-то, кто действует так глупо? Тем более, помогать сесть на трон.

— Чаша мести толкнула его! — жарко возразила эльфка

Наш лорд пошёл в самую гущу, чтобы испытать судьбу и достать голову Махруджа, но завяз. Он бился на грани сил, но орков было так много... А потом появился ты, ужаснее ничего в жизни не видела, шёл рывками и секира порхала вокруг смутными всполохами, изо рта текла пена... Мы вырвались, мы ушли, хоть и ни с чем, но мы выжили благодаря тебе! Поэтому мы здесь!

Самсон продолжал улыбаться, но уже сдержаннее, без злорадства, без издевки.

— Я не пойду в сторону Извечных Домов, — сказал он, наконец. — Так что можете спокойно уходить. Мне было хорошо с вами, маленькие эльфы, и следующие несколько лет я буду вспоминать и вас.

— Мы никуда не пойдём! — решительно отказалась эльфка. — Пускай ты и умнее, чем казался прежде, но ты не кругом прав, мой хозяин!

— Где же я ошибся?

— Мы, я и мой брат — дар! Не подкуп, а дар! Наш лорд не велел нам тянуть тебя на север, он не велел просить тебя о том, чего ты сам не желаешь делать! Он просто сказал, что задолжал тебе десяток вечностей, поэтому, мы с Аши здесь! Мы слуги в благодарность и мы твои! Возьми нас с собой, или убей, но не гони! Обратно к лорду дороги нет и быть не может! Если мы вернёмся, то пойдём против его воли, если и ты бросишь нас, то не останется места в мире, где мы с братом пришлись бы к месту! Нет страшнее участи для эльфа, чем жить без места, к которому можно приткнуться!

Самсон с прохладным спокойствием взирал в огромные глаза эльфки, глаза цвета огненной осенней листвы со сверкающими миндалевидными зрачками. Он всё ещё не находил особой прелести в эльфской красоте, но это маленькое хрупкое создание зацепило его своей чувственностью, и перестало быть безразличным. Да и вторая девка в обличии юнца, столь нежно гладящая его мошонку была мила и чувственна.

— Сколько идти до ваших пределов?

— Ты пойдёшь с нами?! — едва не задохнулась от восторга Иллиам.

— Танелонцы ни с кем не ходят, — ответил гигант жёстко, — мы никому не подчиняемся, и ни с кем не вступаем в союзы, но порой мы идём в ту же сторону, что и прочие разумные существа. Быть ... чьим-то попутчиком, значит вместе делить опасности. Вот и всё!

— Я люблю тебя! — сама не поняла, как выкрикнула эльфка и поражённо прикрыла рот руками. — Ты... Ты знаешь, даже если бы ты не согласился, мы бы всё равно остались с тобой и... Я рада, что наш лорд приказал нам быть с тобой.

— Неужели? Вы можете уйти в любую минуту, мне не нужны рабы, нет той работы, которую танелонец не сможет сделать сам! Рано или поздно, но я нашёл бы ещё одну самку, желающую и способную облегчить мою ношу.

— Мы никуда не уйдём! — испуганно воскликнула она. — Мы хотим быть с тобой! Я хочу! Я хочу... Я хочу твоих ласк... хочу, прикасаться к твоему громадному телу, ласкать твой жуткий, но такой приятный язык в своём рту, я хочу вдыхать твой запах и нежиться в объятьях, которые могли бы меня раздавить! Я хочу твоих сильных рук и твоей жизнедарящей ветви! Этого жизнедарящего ствола! Да, я хочу этот огромный кусок тугой плоти, чтобы припадать к нему и пить жирный нектар! Чтобы ласкать его, ублажая тебя! Я хочу, видеть, как содрогается в экстазе твоё тело, о, эллен вэлланаллои сэптан ан фискоана, что со мной?! Я хочу тебя, мой новый хозяин, и мне так хорошо от этого тяжёлого желания внизу живота, что от ужаса сердце рвётся из груди!

Женщиной овладели странные противоречивые чувства, страстное желание к существу столь отличающемуся от неё, что вызывающему подсознательное отторжение, но в то же время к существу столь прекрасному, что желание быть покрытой самым сильным, самым огромным и страстным самцом просто затопляет разум жидким огнём! Женщина хотела мужчину, а эльфка боялась внезапной страсти к чудовищному танелонцу! Но все конфликты можно разрешить, если владеешь языком! А Самсон прекрасно владел этим гибким красным кнутом. Как только Иллиам увидела блестящего «змея», острый кончик которого по-змеиному дрожал перед её лицом, она, не раздумывая, обхватила его губами и стала играть с ним. А Самсон втягивал свой язык, пока их губы снова не сошлись в страстном поцелуе. Ашуин, заметивший манипуляции сестры, оставил, наконец, предмет своего обожания и просительно лизнул танелонца в щёку.

— Мы снова будем это делать? — спросила эльфка, в предвкушении.

— Посмотри на мой придаток, малышка, — сказал Самсон, отрываясь от губ эльфа, — ты думаешь, что одного раза хватит, чтобы успокоить его? Если разбудили зверя, вы должны успокоить его до конца.

Эльфка опустилась к промежности гиганта и снова принялась облизывать горячую головку. Густая тёмная кровь, наполнявшая этот орган, не спешила выходить, дубина не уменьшилась, не обмякла, сохранила великолепную твёрдость и пока Иллиам любовно щекотала уздечку и массировала чувствительные шипчики, её брат страстно и нежно целовался с Самсоном. В порывах страсти маленький юноша начинал покрывать вытесанное, словно из камня лицо мелкими нежными поцелуями и елозить по рельефу торса восставшим членом, он получал истинное наслаждение, соприкасаясь с чужой звериной мощью, но гиганта это только забавляло. Перестав тискать ягодицы, он аккуратно уложил эльфа животом вверх и приспустил вниз. Ашуин сразу понял, чего от него хотят, и изящные тонкие ступни с аккуратными пальчиками стали скользить по горячему стержню, поднимаясь вверх, дразня сестрин язык. Сначала Иллиам восприняла действия брата как покушение на её право слизывать остатки семени на головке, но через минуту ласки ашуиновых ног и её языка превратились в подобие той невинной борьбы родных братьев и сестёр, когда они не бьют друг друга, а игриво щипают и толкаются локтями, только в самом развращённом из всех возможных видов. Иллиам с удовольствием хватала ртом пальцы брата и вылизывала их и между ними, пока эльф блаженно нежился на ложе из мускулов и ласкал себя под громкое дыхание танелонца.

В определённый момент гигант аккуратно снял с себя любовника и, отстранившись от любовницы, поднялся из воды. Его пах оказался на уровне их груди, а конец придатка покачивался перед их лицами. Ничего не говоря, Самсон снова присел и стал ощупывать руками дно напротив своего каменистого лежбища. Танелонец начал вырывать из дна камни, разгребать и убирать водоросли. Он делал это сосредоточенно, быстро и эффективно, в воде всплыли облака ила. Наконец гигант шагнул вперёд и стал ниже, он всё ещё возвышался над эльфами, но его промежность опустилась достаточно, чтобы гигант не приседал.

— Ко мне спинами.

— Ты собираешься...

— Убить вас придатком? — хохотнул Самсон, глядя на неё.

Гигант мягко подтолкнул любовников к себе, развернул спинами и заставил прогнуться, Ашуин упёрся руками в обрывистый берег, Иллиам прильнула к брату сзади, а меж их ногами просунулся обсидиановый стержень. Когда он коснулся их промежностей, эльфы рефлекторно сжали бёдра.

— Вот так и держите, — нежно прошептал танелонец, делая первый мягкий толчок.

Правой рукой Самсон тоже опёрся о берег, левой же обхватил эльфов и стал совершать мягкие, осторожные движения, проталкивая придаток меж двух пар крепко сжатых бёдер. Вскоре он стал тихо порыкивать, проталкивал фаллос вперёд, пока не упирался в ягодицы Иллиам, и вытягивал, пока шипастая головка не останавливалась в ногах у Ашуина. Мало-помалу эльфы тоже втянулись, ведь горячая пульсирующая дубина, в которой колотилось могучее сердцебиение, тёрлась об их гениталии, дразнила губы и клитор эльфки, мошонку эльфа и нагревала задние проходы обоих. Иллиам схватилась за брата, теребя его сосцы, её обдавало горячее дыхание, гигант раскалился как доменная печь. Его движение стали более страстными, резкими, но он всё ещё боялся причинить хрупким любовникам вред и о том, чтобы двигаться в полную силу, не могло быть и речи! Сквозь удовольствие и жар, Иллиам почувствовала слабую боль, она немедленно стала зачерпывать воду и поливать горячий придаток, облегчая скольжение. На грани разума, где не властвовала подогреваемая похотью истома, эльфка кляла себя за то, что не запаслась цветочным маслом, с ним этот противоестественный акт любви сейчас проходил бы гораздо приятнее, даже приятнее, чем есть!

Ашуин постанывал в такт толчкам, он старался держать ноги сжатыми, но они подкашивались от возбуждения, только перевитая канатными мускулами рука гиганта действительно помогала эльфу не упасть в воду. Он перестал опираться на берег и сжал тёмную головку обеими руками. Вскоре в его ладони полилась тягучая пахучая смазка, которую юноша самозабвенно размазывал по набалдашнику и стволу, а так же по собственной мошонке. Смазки было много, и новое семяизвержение приближалось, судя по частоте и резкости фрикций. В какой-то момент Самсон перестал рычать, только шумно дышал, из его пасти высунулся язык и юркой змеёй скользнул Иллиам на грудь, чтобы обхватить своим склизким телом то одну острую грудку, то другую. Это было одновременно омерзительно и так приятно! Эльфка не могла устоять, чтобы не засунуть язык себе в рот! Наконец волна напряжения покатилась от шеи танелонца по груди, животу, его придаток так напрягся, что вскрикнувших эльфов приподняло на нём! Струя ударило Ашуину в руки, затем Иллиам подставила свои. Одну руку эльфка облизывала, другой мастурбировала, и ощущение танелонского семени на гениталиях разожгло пожар! Женщина вскрикнула, охватила брата обеими руками, вынудив его обернуться, и впилась в его измазанные губы. При этом она ухватила его веточку и, сотрясаясь в экстазе сама, довела эльфа до того же состояния. Одурманенные вкусом и растянувшимся наслаждением, долгоухие опустились в воду и стали тщательно вылизывать источник лакомой влаги, при этом они поминутно переходили к нежным поцелуям, массировали всё ещё тяжёлые «дыньки» и сжимали стержень доящими движениями, чтобы получить всё, что могло остаться в уретре. Убедившись, что больше не удаться выжать ни капли, эльфы поднялись и, не сговариваясь, обняли своего хозяина за талию.

— Веса ... тунта мирре та, оматта!

— Не оставляй нас, хозяин!

Танелонец задумчиво посмотрел на двух изящных тонких созданий, поглощавших его семя с такой охотой, даривших ему ласки своих слабых нежных тел, проявлявших любовь к нему, одному из самых грозных и опасных разумных существ в мире... Танелонцы не испытывают большинства эмоций, они не боятся, не стыдятся, не печалятся и почти никогда не скорбят. Танелонцы не считают себя ущербными, где бы ни находились, и проявление хорошего отношения к себе воспринимают не с благодарностью, а скорее с удивлением. Самсон всё ещё не знал, что чувствует по отношению к ним, ведь для него, даже столь приятные ощущение как пик соития значили крайне мало, это люди и эльфы готовы совершить нечто из ряда вон, дабы получить желанную женщину, или мужчину, но танелонцы вечно жаждут лишь крови, и для того, чтобы получать её вдосталь, им нужно лишь оставаться собой... И всё же, он не хотел оставлять их. Гигант принял решение.

— Я пойду в ту же сторону, что и эльфы, возможно, увижу границы ваших земель, или что-то интересное...

Иллиам вскарабкалась на него как на дерево с ловкостью молодой рыси, на этот раз её брат почти не опоздал и любовники скрепили решение спонтанным тройственным поцелуем.

— Для нас это очень много значит, хозяин! — прошептала она ему на ухо.

Остаток ночи троица провела на берегу, эльфы заснули прямо на Самсоне после третьего обильного извержения семени, предварительно вылизав себя, и друг друга. Они даже не стали прикрываться, спали обнажёнными на огромном теле, источающем жар.

Утром любовники помогли гиганту влезть в кожаную броню. Прошлым вечером, когда танелонец омывал свою экипировку, она, будучи кожаной, разбухла, а поскольку за утехами он забыл надеть её вовремя, броня за ночь высохла и теперь едва-едва налезала на торс. Чувствуя, как плотно облегает доспех, повторяющий контуры его тела, гигант следил за одевающимися эльфами, которые то и дело стремились продемонстрировать ему всё то, что он уже тщательно изучил и чем фактически владел.

— Хозяин, наша ставка в той стороне!

— Я иду не туда. А в ставку Скидийских Воробьёв. Надо попрощаться с ними. Пусть мы никогда не были едины, но я четыре года шёл в одну с ними сторону.

— Хозяин, эльфы встают рано, идут быстро. Наш лорд уже наверняка в пути, и будет чудом, если мы его догоним! Не можно ли бросить сантименты?

— У танелонцев нет сантиментов, малышка. Но у нас есть порядочность. Если я уйду просто так, они будут вспоминать обо мне как о том, кто сбежал. Глупые люди, никак не возьмут в толк, что я никогда не был одним из них.

— Но хозяин!

Самсон не собирался с ней спорить или слушать её, он поступал так, как должно было поступить, никаких иных вариантов не рассматривалось.

Люди не вставали рано и ещё даже не собирались никуда идти. Большинство Воробьёв ещё валялись у кострищ в похмельной неге, готовясь встретить этот день звоном колоколов в голове. Ходриг голый по пояс с шумным фырканьем умывался в тазу прямо перед своим старым и довольно небольшим шатром. Капитан был широк, но на его боках едва ли нашлось бы место дряблым обвислостям, тугое жёсткое мясо, как у вепря, всю жизнь бегавшего по лесу и бившегося за право жить! Из-за влаги рыжие волосы, усы и борода потемнели ещё сильнее, и Ходриг казался светлым брюнетом.

— А, вернулся-таки! Самсон вернулся! А нету твоих баранов, здоровяк! Схомячили мы их... Вижу, высокородные господа нашли тебя?

Танелонец ничего не ответил своему старому знакомцу, он лишь бросил эльфам «ждите здесь» и направился в сторону бранного поля, воздух над которым смердел и был заполнен тучами жирных жужжащих мух. Гигант не показывался довольно долго, наёмники постепенно поднимались, являя миру свои заспанные, красные и помятые как пастельное бельё в борделе лица. Вокруг пары обеспокоенно переговаривающихся эльфов постепенно стала образовываться любопытствующая толпа, а Ходриг совсем не спешил приглашать долгоухих к трапезе, хотя сам уже начал завтракать. Эльфы, разумеется, ни малейшим движением уха не показали, что весьма голодны, хотя как раз их-то желудки назвать совсем уж пустыми нельзя. Прошло немногим более часа, когда Самсон, наконец, появился. Он шёл, держа в левой руке мясницкий крюк, на который была насажена огромная, просто громадная оркская башка! Её изрядно пожрали падальщики и во лбу виднелась страшная рубленная рана, но на бледной коже ещё отчётливо виднелась яркая синяя краска.

— Так вот, на счёт баранов...

— Забудь, Ходриг, я ухожу.

— Куда, позволь узнать? — меланхолично спросил капитан.

— В сторону Извечных Домов.

— Вот как? Полагаю, высокородные господа сделали тебе хорошее предложение?

— Не совсем, — ответил Самсон, который, как и все танелонцы, не осквернял уста ложью, — мы всю ночь занимались плотскими утехами, и они дали мне то, в чём я нуждался. И, хотя я ничего не должен им взамен, я решил, что наши дороги с тобой и твоими людьми расходятся. Теперь моя дорога идёт в том же направлении, что и остроухого лорда.

Атмосфера и качество внимания вокруг эльфов существенно изменились, и непонятно было, в лучшую или в худшую сторону. Теперь на них смотрели с ещё большим любопытством, но ещё и с враждебностью.

— Значит, — капитан демонстративно сломал палку копчёной колбасы, — променял друзей на баб?

— Один из них мужчина.

— Тьфу ты, Самсон, курва великанская! — наконец-то вспылил Ходриг. — Мне обязательно было это знать?! Думаешь, мне теперь будет намного легче? Один из лучших моих парней сваливает куда-то с какими-то стрёмными бабой и мужиком, которых... каким-то неведомым мне образом умудрился трахнуть! Разве это дело?

— Я никогда не был одним из вас, Ходриг. Я сказал тебе это в первый день, когда ты спросил, зачем я к вам присоединился. Я не присоединялся, дети Танелона идут всегда одни и всегда туда, куда хотят. Наши дороги расходятся тут. Попытаешься меня задержать?

— А с какой стати? — хмыкнул гномоподобный человек. — Мне своих парней жалко, да и ты, сволота, ничего мне не задолжал... Ладно уж, иди с миром и дрюкай там кого хошь... хотя я не могу представить, как это вообще возможно...

Наёмники расступились, беспрепятственно пропуска танелонца и эльфов.

— Эта голова... — подала голос через некоторое время эльфка.

— Не знаю. Но этот был самым здоровым из тех, кого я зарубил. Орки всегда идут за самыми большими и сильными. Будем думать, что это его башка.

— Трофей... Теперь мы догоним лорда только к полуночи, если не заблудимся.

Самсон присел на корточки.

— Залезайте и держитесь за волосы. За мои.

— Зачем?

Поднявшись во весь рост с двумя эльфами на закорках, танелонец побежал. Есть много тварей в мире, что могут посоревноваться с детьми Танелона в скорости, но нет ни одной, что смогла бы превзойти их в выносливости. Бегущий Самсон догнал летучую пехоту эльфов ещё до полудня.