Весенние лекции (глава 3)

Солнце светит особенно по-весеннему сегодня: не то чтобы прям жарко, но достаточно горячо для того, чтобы понять - зима больше не вернётся. Не в этом году.

Я смотрю в сторону института и вижу там в крошечных окнах крошечных студентов, корпящих над своими крошечными конспектами. Мои пары закончились больше часа назад, а потому я испытываю что-то, похожее на сочувствие ко всем этим сгорбившимся фигуркам в окнах.

- А вот у Лермонтова смотри что есть... - говорит Димка, перелистывая страницу.

Мы сидим в старом парке за институтом, на скамейке, покрытой хлопьями облупившейся краски буро-зелёного цвета. Вокруг только кусты и редкие деревья, обрастающие молодой листвой. Эта листва похожа на пушок с подбородка Димы, который он сбрил дня три назад по моей просьбе. Это не просьба даже была, скорее ультиматум. Я сказал, что не буду смотреть в его сторону, пока он не избавится от этой шерсти на лице, и Димка тут же умчался избавляться. Мне даже польстило такое беспрекословное подчинение.

- К чему мятежное роптанье, Укор владеющей судьбе? Она была добра к тебе, Ты создал сам своё страданье, - читает Димка.

Перелистывая жёлтую рассыпающуюся страницу ветхой библиотечной книги, он читает:

- Бессмысленный, ты обладал Душою чистой, откровенной, Всеобщим злом не зараженной, И этот клад ты потерял.

На нём его любимая розовая рубашка. Она сделана из настолько тонкого материала, что я могу различить рельеф бицепсов Димы под тканью, плоские холмики его груди, тёмные кружочки сосков. Сразу видно, что парень играет в баскетбол. Интересно, почему я раньше его в упор не замечал? Из-за этого пушка на подбородке, что ли?

- Понимаешь, о чём это? - спрашивает Дима, совершенно не замечая моего взгляда, ползающего по его выпуклостям. - Это когда влюбляешь в себя кого-то, а сам не отвечаешь взаимностью и потом жалеешь, но уже поздно. Ну, говоря совсем простым языком. Понимаешь же?

Он называет это "стихотерапия". Не то чтобы Димка задумал излечить меня от синдрома гомосятины. Просто у него есть теория, что меня так тянет к хуям только потому, что я не видел других прекрасных вещей в этом мире. Вот и стремится меня с ними познакомить, чтобы я не так много сил и времени уделял разврату.

Это четвёртая или пятая его психологическая методика по устранению у меня тяги к мужским половым органам. Он сказал как-то, что однажды всё равно заставит меня перестать скакать по членам.

Я уже сам не могу честно ответить себе, почему трачу на это время.

- Во всём можно найти смысл, - говорит Димка. - Что-то прекрасное и романтичное.

Эти мелкие. Они кругом ищут романтику. Все эти прогулки под луной, поцелуи в кинотеатрах и посиделки в лесу у костра поздним вечером. Они думают, что так всё всегда и бывает

Я, конечно, далеко не старикан, но подобного образа мышления каким-то чудесным образом избежал. Не заразился этим глупым романтическим вирусом, когда был младше. Это позволяет мне смотреть на Димку снисходительно.

- Прям во всём? - спрашиваю. - А что ты увидел прекрасного и романтичного в тот раз, когда я Саиду отсасывал?

Он тут же краснеет, нервно перебирает пальцами страницы.

- Почему у тебя сразу такие примеры? - говорит. - Ты ни о чём другом вообще думать не можешь?

- А ты не уходи от ответа. Сам же сказал, что во всём есть прекрасное.

Он мнётся как красна девица. Отводит взгляд. Поправляет воротник.

- Нуу, - мычит. - Наверное, прекрасно там было то, что вы делали приятно друг другу. Это ведь прекрасно, когда люди доставляют друг другу удовольствие, да?

Вряд ли Саид был озабочен тем, чтобы доставить мне удовольствие. Ему просто хотелось унять стояк. Но Димке я этого говорить не буду, чтобы вконец не засмущать. Я же не изверг, в конце концов.

- Допустим, - отвечаю.

Он расцветает, довольный, что увильнул от неудобного вопроса. Снова склоняется над своим томиком с поэзией.

- А вот ты? - спрашиваю я прежде, чем он успевает найти ещё какой-нибудь не в меру сопливый стих.

- Что я?

- Нравится тебе удовольствие доставлять?

- Кому?

- Не знаю, кому-нибудь. Бабам своим там.

Он хлопает ресницами:

- Как доставлять?

- Откуда я знаю, тебе виднее должно быть. Лизать им там, наверное, надо. Ты ж не думаешь, что я спец по бабам, правда?

Он жмёт плечами, смущённый ещё больше, чем при вопросе про меня и Саида. С чего бы вдруг?

- Так ты что, девственник, что ли? - догадываюсь я.

- В смысле? Нет, - выдаёт он слишком торопливо для человека, говорящего правду. - Какая вообще разница?

Я запрокидываю голову и начинаю ржать. Смех разносится над парком, спугивает редких птиц с веток.

Дима впивается пальцами в свою книжку, смотрит на меня обиженно.

- Что смешного-то? - спрашивает он, когда воздух у меня в лёгких заканчивается и я замолкаю.

- Ты ж вообще ничего не знаешь, с чего ты меня учить-лечить взялся? - говорю.

- Всё я знаю, - бурчит он.

- Самого главного - нет.

Я встаю со скамейки, тяну его за плечо:

- Пойдём, покажу чё-то.

Дима доверчиво следует за мной, как большой пёс, которого поманили бутербродом. Я увожу его в глубину парка, в кусты и деревья.

- Зачем? - спрашивает он, когда мы останавливаемся.

Я оглядываюсь. Из-за незрелой листвы кусты не могут нас скрыть как следует, но вокруг всё равно ни души, так что бояться нечего.

Толкаю Димку, он прижимается спиной к дереву.

- Расслабься и получай удовольствие, - говорю ему, а потом опускаюсь на колени.

Прежде чем он успевает хоть что-то понять, я расстёгиваю ширинку и спускаю ему джинсы до колен. Под джинсами - модные трусы-боксёры

- Ты чего? - возмущается он, догадываясь, наконец, какие у меня коварные планы.

Книжка выскальзывает из его руки, падает рядом.

Кроме словесных возмущений, впрочем, никакого сопротивления не происходит. Я усмехаюсь и прижимаюсь лицом к бугорку Димки. Трусы пахнут каким-то ополаскивателем для белья. То ли альпийская свежесть, то ли морской бриз, то ли ещё какая-то химическая муть.

Там, под трусами, бугорок немедленно отзывается на прикосновение. Я чувствую, как растёт напряжение.

- Что, нравится? - спрашиваю.

- Нет, - говорит Дима, изо всех сил стараясь не смотреть вниз.

Как в той загадке про канатоходца и старую леди, делающую минет.

- А вот он говорит "да".

Я спускаю трусы, любуюсь Димкиным членом. Полусонная змеюка лежит на яйцах, пахнущих клубничным мылом. И как девки ещё не добрались до этой красоты?

Лизнув кончиком языка Димкин висяк, я заглатываю его полностью. Чувствую, как он растёт у меня прямо во рту. Напрягается, деревенеет.

Дима стонет, книга рядом шелестит страницами на ветру. Будто все эти поэты, которым давно до нас нет дела, вдруг решают возмутиться происходящим.

Член встаёт во всей красе. Он ровный и длинный, с аккуратной розовой головкой. Я облизываю её со всех сторон, провожу языком от неё до яиц, ласкаю их. Мну их руками.

Димка - сама невинность. У него закрыты глаза, белобрысые ресницы подрагивают, пальцы цепляются за кору дерева. Он как будто не присутствует здесь, как будто убежал куда-то далеко, оставив только своё бренное тело.

Глажу его рукой по кубикам на животе под розовой рубашкой, добираюсь до сосков. Языком щекочу уздечку. Другой рукой пробираюсь между ног, под яйца, пальцем промеж упругих булок. Там сжатое колечко ануса. Не поддаётся, когда я надавливаю на него.

Димка дрожит всем телом, пока я заглатываю его член так, что светлые волосы с лобка лезут мне в нос. Разминаю нежную дырочку пальцами, и она наконец раскрывается, пропускает меня в тёплое нутро. Палец проходит тугое кольцо мышц, и тогда Дима неожиданно кончает. Головка пульсирует у меня в глотке, выплёскивая столько спермы, что она чуть ли из носа у меня не брызжет.

Я закашливаюсь, выпускаю член изо рта, вынимаю палец из Димкиной задницы. Он глядит растерянно, пока приступ кашля не оставляет меня. Я сглатываю остатки кончи, вытираю губы рукавом. Всё ещё стоя на коленях, смотрю на Димку снизу вверх.

- И это вот тоже романтика, - говорю. - Тут тоже есть прекрасное. Почувствовал же?

Он натягивает джинсы с трусами, пряча свой опавший конец. Красный весь, как рак. Я поднимаюсь на ноги.

- Как тебя девки-то ещё не оприходовали? - спрашиваю. - Ты ж для них мечта просто.

- Почему? - отводит взгляд.

Стыдно ему.

- Ну, блондин-красавчик, спортсмен, книжки читаешь. Прям как с картинки из этих их бабских журналов.

Дима жмёт плечами:

- Как-то не обращал внимания.

- На кого? На девок?

- Ну.

Я недоверчиво качаю головой. Улыбаюсь. Все детали складываются в голове.

- Так ты из наших, да? Тоже к парням тянет?

Молчит.

- Но стыдно, да? Страшно, что общество не примет?

Наклоняется, поднимает книжку, отряхивает её.

- Ты поэтому ко мне и прицепился, да? - говорю я. - Думал, найдёшь способ меня излечить и сам нормальным станешь?

Я говорю:

- Это ж дурость вообще. Так не бывает. Понимаешь? Так что можешь отцепиться теперь от меня.

- Ну тебя, - бурчит. - Ничего ты не знаешь.

Он уходит, и я продолжаю ему вслед:

- Димка, а ты бы какую-нибудь докторскую написал об этом, если бы получилось?

Широкая спина в розовой рубашке удаляется, и я смеюсь в неё:

- Ты что, теперь даже не женишься на мне? После всего, что произошло?

Стою посреди пустого парка, и смех из меня уходит. Остаётся только какое-то щемящее тоскливое чувство. Как будто я что-то сделал не так, и теперь надо исправлять.

Я вдруг понимаю, что совсем не хочу, чтобы этот дурачок в розовой рубашке от меня отцепился.