Янтарь и тигровый глаз

— Мистика, эротика, фэнтези. Более чем откровенно, но литературно и без непристойных слов. И не говорите после этого, что вас не предупреждали —

Ты входишь ко мне дуновением ветра, Податливая, словно пламя свечи... Прошу: оставайся в ночи безответной; Будь трепетной, но — умоляю — молчи!

Речь — только прикрытие лжи и обмана, Слова чтобы прятать, слова чтобы красть... А ты бессловесна, слепа, безымянна, Но в каждом движении правда и страсть.

Медовым сочатся желанием губы, В них голод и жажда сплелись в унисон, А тонкие пальцы то нежны, то грубы — Мучительный и неозвученный стон!

Ты сон, ты открыта другому пространству, Где время иное, где запах иной, И кто мне расскажет, в моей ли ты власти Иль властвуешь дерзко сама надо мной?

О миг упоительный, жадный, немыслимый, Миг, что длиннее, чем вечность сама. Есть правда честней всех превратностей жизни — Бесспорная истина вещего сна!

Продлись, задержись, сохрани свое пламя, Дай свет нам и звук из протянутых рук! Что с нами случилось, что станется с нами — То тайна двоих в откровениях двух...

...

Рассвет, беспощадный убийца видений, Приходит нежданным с косой на плече. Лишь бедные тени, две бледные тени Стремительно тают — и нет их вообще.

Летняя ночь непроглядна и пуста, словно укутанная мягким покрывалом черного бархата. Где-то там, снаружи, сквозь густые облака еще прорезается иногда дерзкий луч припозднившейся звезды — Альтаир, Вега, Денеб... Красивые слова из чужих языков, они словно пытаются докричаться до онемевшей земли, что забылась в неверном зыбком полусне, изнеможденная безжалостным зноем отошедшего дня. Но здесь, за глухими шершавыми стенами, хранящими холод веков, эти звёзды покорно тают одна за другой на моей ладони, словно заблудившиеся в месяцах снежинки прошедшей зимы. Холодный свет сгущается в густую липкую влагу, а потом лениво протекает между пальцев вниз в безнадежной попытке подарить хоть каплю жизни иссохшимся за долгие века одиночества каменным плитам. Но нет, увы, здесь властвуют иные силы, иные законы. Вчера, сегодня, всегда.

Ты появляешься на пороге, влекомая безмолвным магическим зовом. Собранная и пугливая одновременно — неуверенно взрослеющий детеныш пантеры, готовый одновременно и вцепиться когтями в приподнявшегося из-за тяжелого дубового стола человека, раздирая в клочья широкие плечи, и распластаться перед ним на полу в позе совершеннейшей покорности. Знаешь ли ты, что ждет тебя в этих покоях вне времени и пространства? Встретишь ли ты вообще завтрашнее утро, а если да — то кем встретишь и чем встретишь? Нет, ты этого не знаешь. Но все-таки идешь, повинуясь магическому зову. Навстречу мне, навстречу судьбе, и навстречу самой себе

Замедляющему шаги, согревающему душу вопреки прохладе толстых каменных стен помещения... Да, я не вижу и не слышу этого обычными чувствами, но у мудрых свои собственные глаза и свои уши — те, что открываются только с Первым Посвящением. Тебя выдает сейчас учащенное дыхание, которое горячими порывистыми ветерками вырывается из ноздрей. Тебя выдает нежный девичий запах молока и мёда, словно облаком окутывающий упругое и тренированное, но вместе с тем наивное, донельзя доверчивое тело. Выдает аура настороженности, любопытства, желания — и многих иных чувств, для которых в обычном человеческом языке нет слова, способного выразить их в полном объеме. А если в трех словах — ты меня хочешь.

Непроглядная тьма вокруг сгущается еще сильнее, хотя, казалось бы, чернее уже некуда. Воздух словно густеет, уподобляясь свежему мёду или жирным сливкам альпийских лугов — он пропитывается тем запахом, который принесла с собой моя сегодняшняя гостья, застывшая в немом вопросе уже на расстоянии вытянутой руки. Слегка подрагивая в напряженном ожидании, вздернутый носик придает почти детское выражение тонким изысканным чертам вполне взрослого, казалось бы лица. Раздутые от возбуждения ноздри жадно вдыхают атмосферу того зала, куда привела тебя сегодня чужая, но столь знакомая уже по прежним эфирным свиданиям воля. А пахнет здесь амброй и табаком, многовековой плесенью и шелковистым мохом от каменных стен, желтеющей бумагой старинных манускриптов и, откуда-то издалека, серой... Невидящие глаза подняты вверх в мучительном немом вопросе:

— Так что же теперь, что, мой мудрый повелитель?

И тогда я протягиваю обе руки вперед, опуская пальцы вниз в указующем жесте.

Объяснять больше ничего не надо: подбитый нежным мехом плащ медленно спадает с голых плеч, а следом за ним на каменный пол библиотеки беззвучно опускаются и тонкие кружевные покровы. Они отдают свои последние ласки стройной спине, едва не зависнув на вздернутых вверх лопатках, потом нежно скользят по крепким упругим бедрам и округлым ягодицам, коими щедро одарила тебя природа. Колени, икры, щиколотки — и вот ты уже застыла передо мной в первозданной наготе: обнаженные руки протянуты вперед, а голова, наоборот, откинута назад, открывая мужчине и миру пятую чакру. Собранная, напряженная, готовая в любой момент или опуститься на колени в покорной мольбе — или же неистовым прыжком вцепиться когтями в горло призвавшего её в эту ночь чародея. Каменный век, каменные плиты, камнем застывшие мускулы... Время собирать камни, как сказал когда-то давным-давно еще один мудрец.

Но твой камень на сегодняшнюю ночь давно предопределен и ведет свой род от северных побережий, куда выносит его вольная прихоть прилива и бога морей, Посейдона. Имя тому самоцвету Янтарь, знак его Солнце, а тайная сила в электричестве, которую обретает сей камень в соприкосновении с шелковистой девичьей кожей. Едва лишь теплые браслеты в желтовато-красных переливах охватывают тебе запястья, а широкое ожерелье-чокер смыкается на горле, как острая судорога пронзает на мгновение всё тело от темени до копчика, а потом растворяется в небытии, оставляя после себя только легкое покалывание в тех местах, где янтарные украшения касаются напрягшегося от вожделения естества. О вечно печальная дочь Агамемнона и Клитемнестры, чьим именем нарекли впоследствии невидимую силу, правящую миром, ты ли обрела предо мной сегодня свое новое перерождение?!

Нас тоже ведет ныне в ночи невидимая и неслышимая сила; магия невысказанного, волшебство непроизнесенного. Эти браслеты, набранные из продолговатых пластин медовоцветного янтаря — они ведь ничуть не стесняют движений гостьи ни физически, ни магически; она вольна снять их в любую минуту... Но ты не сделаешь этого, моя умудренная опытом женщина, потому что маленькая перепуганная девочка внутри тебя принимает на себя эти кандалы и ошейник добровольно и радостно, пусть даже и в тонком метафизическом смысле.

Хотя в параллельном реальном мире, наоборот, правит смысл физический и грубый. Тот, чей направляющий стержень ты примешь в себя уже через несколько мгновений. Потому, что подбитый мехом плащ, вместе со скрывавшим еще минуту назад девичье лицо капюшоном, уже лежит на тяжелой дубовой столешнице, а на нем распласталась ты сама, ждущая и жаждущая. «О господи, кто я, где я, что я делаю в этом времени и пространстве?», — раздается в голове откуда-то издалека чужой голос, незнакомый и знакомый одновременно. Но ты его не слышишь, полностью поглощенная тем действом,...