Панна и хорунжий

(По мотивам романа "Потоп" Генрика Сенкевича) — Так ты, панна, думаешь меня на веревочке водить? – засмеялся лихой хорунжий пан Гендрусь Оршанский. — А почему бы и нет! Если ты пан руки моей просишь, то вот тебе мой ответ - или ты пан слушаться меня будешь или ступай вон со двора! – пани Кристина гневно топнула ножкой. Пан Оршанский приехал в поместье Белецких, чтобы просить руки панны Кристины, обещанной ему по завещанию отца девушки. Панна Белецкая, оставшись единственной наследницей богатого поместья и больших угодий была желанной партией для любого шляхтича в округе. По завещанию отца она должна была выйти ха этого бравого хорунжего, с которым отец бок о бок воевал на последней войне. Но в завещании также было оговорено, что свадьба состоится только по согласию панны. А хотя хорунжий нравился Кристине, давать согласие она не спешила. Была у пана Оршанского провинность перед ней. Вернее даже не перед ней, а перед людьми окрестными. И вот панне Кристине было стыдно, что у неё такой жених. — Ну, полно, панна, довольно. Не сердись. Разве мало обломали об меня прутьев монахи в школе при монастыре, чтобы затвердить мне правила учтивости? Буду, буду с тобой покладист, - примирительно заговорил хорунжий. — И какое же правило ты затвердил лучше остальных? – с вызовом спросила панна. — А вот какое, если влюбился – падай в ноги! – с этими словами шляхтич рухнул на колени и склонив голову до пола припал устами к алому сапожку пани. — Что ты делаешь, пан? — В ножки тебе кланяюсь, ясновельможная панна. Хочешь всегда так будет? Выходи за меня. — Я пан согласия теперь тебе дать не могу, хоть ты тут целый день в ногах валяйся! — И повалюсь. Вот не встану с колен, пока ты панна гнев на милость не сменишь! Прости меня, грешного! — Так сразу простить не могу. Наказать тебя должно. Ты зачем Волмантовичи сжег? Людишек порубил. Жен и детей без крова оставил? — Так они панна подчиняться не хотели, худородные эти. Солдат моих не накормили, коням овса не дали. Мои, конечно, обозлились вот и вышла свара. Они моих подручных на вилы посадили. Вот я и пришел с отрядом отомстить... — А ты знаешь, что твои подручные до этого пять девок из Волмантовичей перепортили? — Ну, погуляли ребята чего уж там... — А потом еще имели нахальство у селян провиант отбирать. Да в деревне людям самим есть нечего! — Ничего, небось не сдохли бы. Худородные они живучие. — Эти худородные мои соседи. Мой дедушка и мой отец покойный им благоволил. А ты явился тут свои порядки наводить! — Ну погорячился. Верно. Прости. Прости. — Накажу, тогда прощу. — Накажешь? А как? — А вот как тебя твои монахи в школе наказывали? — Так ты меня, панна, выпороть что ли хочешь? – уязвленный хорунжий вскочил на ноги. — Хочу! — Вот ты какая панна! – вспыхнул и покраснел шляхтич. — Какая? — Строгая и гордая. Рыцарское у тебя сердце панна. Храброе. А я, пожалуй, покорюсь тебе панна

Пори! Куда ложиться прикажешь? — Эй слуги! – панна хлопнула в ладоши, - Принесите лавку в покои. Да пошире, чтобы пану рыцарю поместиться. Двое слуг Ян и Томаш, выглянув из-за дверного проема, помотали головами на слова панны и бросились исполнять приказ хозяйки поместья. Вскоре холопы установили в зале длинную и широкую лавку. — Принесите розог из людской! – велела Госпожа. — У тебя, панна, розги завсегда в людской припасены? — Разумеется, пан. Холопов же сечь надобно и чем чаще, тем лучше. — Ты меня, панна, холопскими розгами сечь будешь? — Иного ты, пан, не заслужил. Смирись. — Хорошо. Потерплю от тебя, панна, унижение. Лишь бы ты простила меня, и больше не сердилась. — Я уже пан на тебя не сержусь, но наказать тебя очень надобно. Чтоб в другой раз не повадно было. И чтоб впредь меня слушался. — Ну, так что мне ложиться? — Ложись, пан, и порты свои приспусти. — Как с голым задом при всех на лавке лежать? — Ну, так ведь секут по голоду заду. По-другому не бывает! А чтобы тебе не совестно перед слугами было, я их прогоню. Но вот тетушка моя присутствовать будет. Она мне ещё и поможет. — Тетушка? Какая тетушка? — Моя. — Ну, значит и моя. — Эй холопы идите прочь. Да позовите ко мне тётю. Слуги, все сколько их было бросились из покоев. Вскоре в залу вошла статная дама лет сорока. — Барбара Ясенецкая. — Хорунжий Гендрусь Оршанский, - воин подошел и приложился к ручке женщины. — Вот, тетушка, сейчас мы с вами этого пана выпорем. — Вот как, - удивилась дама, - И пан не против? — Пан согласился понести заслуженное наказание. — Так это ты пан Волмантовичи сжег? — Я пани, я..., - потупив взор ответил хорунжий. — Тогда за дело. За дело! – строго произнесла дама. — Ложись пан Гендрусь, приступим уже, - объявила девушка. И пан Оршанский, известный вояка и отчаянный забияка покорился. Он снял кунтуш, стянул сапоги и развязав порты ничком лег на лавку. — Будьте готовы, пан! Гендрусь приспустил порты и обнажил крепкие мужские ягодицы. Женщины и старая, и молодая заулыбались. Они не раз пускали в ход розги уча уму разуму холопов. Но сечь благородного шляхтича им еще не доводилось. — Тетушка, как будем сечь по очереди или сразу вместе? — Вина большая. Давай, дочка, разом. Пани достали из бадьи крепкие и длинные розги. Свистнули ими в воздухе, проверяя гибкость, и порка началась. Пан хорунжий, уже давно позабывший свои ученические годы и наказания монахов, даже представить себе не мог, насколько болезненной окажется эта экзекуция. Терпел он и боль от ран на войне, но эта боль оказалась нестерпимой. Шляхтянки оказались искусными порщицами. От самого первого стежка пожилой шляхтянки наказуемый застонал. А от второго стежка молодой пани – вскрикнул. — Терпите, пан! Вы же воин! – пожурила хорунжего пани Барбара. Но пан хорунжий терпеть не мог. Он ерзал на лавке. Стонал, вскрикивал. На глазах у него выступили слёзы. Еще немного и он начал умолять: — Пани Кристина, простите. Простите пани Барбара! Я больше никогда себе такого не позволю. Я буду вас слушаться. Я буду подчиняться. Я стану покорным. Во имя всего святого, пощадите! Но панны были неумолимы. Они секли и секли. Слишком большая вина лежала на этом несчастном. Около двух десятков душ загубили его солдаты в Волмантовичах. Да и сам он наверняка снес кому-то из местных голову саблей. Нет, за такое путь терпит и страдает. А пан Оршанский, который не был привязан, почему-то не вскакивал и не подобрав портки не убегал прочь из этого негостеприимного поместья. Неужели он готов был вынести все ради богатого наследства девушки, которое достанется ему если она не откажет? Нет! Не думал о наследстве пан Гендрусь, когда жгучие розги впивались ему в ягодицы. Пан, стиснув зубы думал о том, что сейчас вот так жестоко и так нестерпимо порят две красивые женщины и ему... ему это унижение по нраву. Для себя пан решил, что если Кристина все же соблаговолит дать ему согласие на брак и они повенчаются в их доме главой будет именно она, а он смиренно попросит её и в дальнейшем так же строго его наказывать за возможные проступки. Наконец панны напоследок со всей силы стеганули виновника, и порка закончилась. — Лежите пан! Пока не поднимайтесь, – велела пани Кристина. А пану Оршанскому не очень-то и хотелось вставать, он лежал кверху посеченной задницей и ему было покойно и хорошо. Боль отступала. В залу вошла холопка с целебной мазью. Кристина прогнала девку, и сама смазала попу будущего мужа. В душе она все же дала ему согласие. Произошедшее как-то сблизило их. Кроме того, девушка понимала, теперь этот поротый пан точно будет у нее под сапожком. А что еще нужно вольной шляхтянке? Муж-раб, да и только! Поднявшись с лавки и натянув порты, пан Гендрусь поблагодарил своих строгих наставниц за науку. Поцеловал им руки, которыми они его секли и ноги. Сначала Барбаре, потом Кристине. Когда он устами касался её сапожка, другой её сапожок опустился ему на голову. — Я согласна. Я согласна стать вашей Женой, Госпожой и Хозяйкой. Свадьба состоялась через месяц. За праздничным столом жених пил хмельное исключительно из башмачка невесты. А потом прежде, чем возлечь с ней на брачное ложе, он сотню раз поцеловал её ноги.