Мой друг араб

У меня есть друг. Он араб. Мы встретились на перекрестке. Я спешил перейти через дорогу и слегка толкнул его девушку. Заметил его сначала злой, чуть растерянный взгляд, но потом в нем проскользнуло что-то доброе. Извинившись, я отвернулся в ожидании зеленого цвета. Одновременно я нащупал в кармане сигареты и вынул одну. Он курил. Я попросил огня.

Неожиданно я заметил на его лице волнение, он судорожно искал зажигалку в штанах, а я цепко следил за движениями его руки. Его словно на чем-то поймали. Как будто он нарушил табу, вступив в контакт с геем. И это на глазах у его девушки! От этого позора его чуть знобило, и он боролся с глубоко спрятанными чувствами из далекого детства, покрытого завесой религиозности с запретами и табу. И непреодолимым желанием их нарушить. Наконец он нащупал в кармане предмет рядом с зажигалкой. Он сжимал его пальцами, пытаясь им вытолкнуть из кармана то, о чем я попросил.

Колыхание огонька между нашими взглядами создавало слегка притуманенные волны миража, сквозь которые я всматривался в черную глубину зрачков его глаз, казавшимися запретным, еще не надкусанным плодом Адама и Евы или, скорее, Адама и незнакомца... Его Ева сделала шаг назад. Пальцы, сжимавшие зажигалку, были холодны, но в глазах отражался огонь, он был горячей того, что колыхал между нами.

Я поблагодарил его и еще раз извинился перед его девушкой, но уже по совсем другому поводу. Я только чувствовал ее взгляд боковым зрением, потому что не мог оторваться от его глаз, от его губ, на которых застыла саркастическая улыбка. В ней был целый букет чувств: она презирала, манила, разрушала и воскрешала, довлела и облегчала, поднимала к облакам, звала в туманное заблуждение, манила в запретный блуд.

Я не видел ее глаз, но я чувствовал, что она приняла мое извинение, так и не поняв, что я на долю секунд, на короткий взмах мгновений украл у нее то, чего она никогда не имела, не знала, не чувствовала в нем.

Мы переходили улицу, не глядя друг на друга, и мне стало легче от мысли, что нельзя украсть то, что не принадлежит другому. Нельзя украсть тайну, которая не стала тайной двоих. Он доверил ее не ей, а мне, незнакомцу, которого никогда больше не встретит.

Я успокоился и спешным шагом пошел прочь. Но я еще долго не мог уйти от ощущения, что что-то произошло на этом перекрестке. Случилось какое-то волшебство, чародейство, нет, скорее, какая-то черная магия укрыла собой тайную и неистовую страсть не свершившегося греха.

Я увидел эти глаза снова полгода спустя. Их взгляд вцепился в меня сквозь влажную пелену глаз, он не отпускал меня божественной окрыленностью оголенной похоти. Нарушив табу, мой араб стоял спиной к стене, крепко стиснув зубы. Его взгляд ускользнул от моего растерянного лица вниз. Перед ним на коленях стоял ангел, который пытался вместить в себя его пульсирующую страсть, обволакивая ее капавшими на пол слюнями.

Я любовался этим, как картиной лучшего в мире художника, как внезапно возникшим миражом в пустынной духоте, закованной черными контурами коридоров и лабиринтов. Он протянул свою руку и, крепко охватив мой затылок, поднес к лицу мою голову, как кувшин спасительной влаги от жажды, высушившей его горло. Он жадно пил мои соки, мой рот тонул в обволакиваемой мягкости его страсти.

Одним движением в сторону он вывернулся из глубины головы ангела. Он взял меня за руку и потащил в черную дыру пустынных коридоров, пряча это пьянящее блаженство наших взглядов от всех, кто стоял под просочившимся светом клубных огней. Мы любили друг друга в кромешной темноте на ощупь, но мне казалось, что мы все еще стоим на многолюдном перекрестке, презрев табу и мораль большого города.

Прощаясь со мной своими крепкими объятиями, он не хотел меня отпускать. Я чувствовал это и не сопротивлялся. Мы вышли из клуба вместе, бродили по ночному городу, и я слушал его рассказ о том, как мы встретились с ним на перекрестке. Эту встречу я описал в самом начале его словами, его ощущениями. Я же тогда всего лишь слегка толкнул его девушку и попросил огня. Я получил, не украл этот огонь только полгода спустя, в черных и влажных от чужих страстей лабиринтах.

У меня есть друг. Он араб. Нет, он не гей, у него маленькая дочь. Он глубоко хранит свою тайну с самого детства, покрытого религиозной дымкой запретов и табу. Мы встречаемся с ним только тогда, когда он хочет поделиться своей тайной. Его тайной, о которой знаю я и те, кто ее с ним делит.

Мой друг утверждает, что таких, как он, очень много. И с ними, арабами, он не делит свою тайну, потому что между ними стоит именно она, из далекого детства: и у каждого своя. Они хранят ее друг от друга, как зеницу ока...