Берейтор

Дверь в мужской туалет была распахнута по той же бесстыдной простоте, по какой в самом туалете писсуары стояли так близко друг к другу, что едва ли можно было справить малую нужду, не задев соседа. Сквозняк выносил сигаретный дым в окно, и ничто не выдавало моего присутствия, кроме запертой кабинки. Я лениво разглядывал на белом кафеле потёки белой краски, которой, вероятно, полнотелые малярши в нелепых косынках мазали оконные рамы так же бесстыдно просто.

В зале туалета своим чередом шла раз и навсегда заведённая церемония. Торопливые шаги, шарканье ног, остановившихся перед унитазом на ширине плеч, лёгкий шорох и пауза, после которой, как зарождающиеся аплодисменты, шумела струя, бьющая в фаянс. Снова пауза, длиннее, чем первая, глухой хлопок резинки пояса о живот и вновь торопливые шаги. Всё было настолько однообразно, что не воспринималось сознанием, которое иногда лениво отмечало некоторые нюансы, например, то, как сейчас в соседней кабинке многозначительно цокнула щеколда на двери. Но вот снова поплыло шуршание одеждой, какой-то хруст, переступание ног, после чего настала законная пауза.

Я затянулся, по привычке щурясь от сигаретного дыма, хотя он и не лез в глаза. В это время за хлипкой стенкой кабинки начали шёпотом старательно выводить букву "О", которую после нескольких повторов заменяла такая же старательная и протяжная "У". Потом снова принялись выводить "О", но уже с придыханием и не так протяжно. Я отвёл голову от окна и, словно собака, прислушался. Теперь громким шёпотом окали уже двое, ускоряясь за воображаемым метрономом. Гаденькая улыбка наползла на мои губы: эти фонетические упражнения ни с чем нельзя было спутать - в кабинке занимались сексом. Я уставился на непроницаемую стенку, словно это помогало лучше слышать, но уже через минуту, когда буквы сменились тихим скулежом, я опустил голову и снова затянулся.

Глупый восторг от того, что кто-то рядом занимается сексом, довольно быстро сменился мыслью, что, в общем, это банальная штука. В спортивном лагере с полсотни молодых людей, которым, кроме сна и еды, хочется и сексуальных утех. Место не самое романтичное, но уединённое, конечно, не считая меня - притаившегося на унитазе курильщика. Однако уже через пару минут банальность вышла за свои пределы. Стенка между двумя кабинками крепилась в полуметре от пола, и в этом конструктивно бесстыдном проёме в разгаре сно шения возникла нога, которую судорожно отставили то ли в силу неудобной позы, то ли в порыве страсти. Нога была облачена в белый кроссовок размера не меньше моего, с белым носком и волосатой лодыжкой. Я мигом перевёл взгляд на этот кроссовок и задумался: нога явно мужская, но, если обладатель этой ноги стоит почти над унитазом, какая же у него поза и в какой позе должна быть его девушка?.. Дальше моё воображение невероятно легко собрало звуковой паззл в цветную картинку, отчего адреналин ежом прокатился по моим жилам. Неужели? Два парня? Один другого? Один скулит, второй шумно дышит, словно прочищает заложенный нос.

Я и не предполагал, что среди парней на спортивных сборах найдётся кто-то, у кого в сексуальном рационе преобладают особи мужского пола. Но я и не мог смириться с мыслью, что двум парням удалось договориться и уединиться.

Пепел озадаченно упал с сигареты, но я не решился затянуться снова, как не решился спуститься на пол и заглянуть под стенку. Несколько минут я пялился в дверь, возбуждаясь от звуков удовольствий, пока дыхание одного из них не сбилось и не затряслось, словно его прошиб сильный озноб. Вспыхнул скромный стон, который, я был уверен, издал обладатель ноги в белом кроссовке, и всё стихло. Зашуршала одежда, нога скрылась из проёма, и кто-то отчётливо прошептал:

- Супер!

Ни одобрения, ни возражения в ответ не последовало, а только грюкнула щеколда, и степенные шаги вынесли одного из них наружу. Второй повозился, спустил воду в унитазе, и сквозь шум воды я едва услышал удаляющиеся шаги.

Я мысленно с ним пересёк зал, после чего мягко спрыгнул с унитаза, аккуратно, как взломщик, отодвинул щеколду и молниеносно распахнул дверь кабинки, чтобы та предательски не скрипнула. Двумя прыжками я добрался до выхода и осторожно выглянул на улицу. По тропинке, ведущей от туалета, шагах в пятнадцати удалялся парень в оливковой майке и шортах цвета стыдливого румянца. Я его узнал. Это было легкоатлет по кличке Прохвост. Бесцветный парень: не примечателен ни лицом, ни телом, ни голосом. Ходит с постоянной хитрой улыбкой и появляется везде, где собираются вместе больше пяти человек. Он не суёт нос не в своё дело, но всюду хлопает своими глазами с каким-то немужским разрезом.

"Так-так!.." - я плотоядно улыбнулся его спине и подождал, пока он скроется из виду.

Остаток дня прошёл в так-такном ликовании. Ещё бы! Вместо того, чтобы удовлетворять самого себя в туалете, можно в этом же туалете удовлетворяться вдвоём! Однако в столовой за столом, который вмещает четырёх парней, а приютились все шесть, ужин навёл меня на мысль о закрытом мужском обществе (пять пластилиновых девушек-гимнасток я не посчитал). И следом вторая мысль объявила, что туалетный секс двух парней не есть какое-то откровение, а простые мелочи жизни, которые происходят там и сям пусть и за хлипкими, но непрозрачными стенками.

Однако Прохвоста я решил соблазнить. Пусть и для меня он разведёт свои ноги пошире.

Я стал мучить его взглядами. Поначалу это были взгляды задумавшегося человека, взгляды, случайно застывшие на его ушах или кадыке. Потом началась трусливая пальба в глаза с отводом взгляда всякий раз, когда он ловил его на себе. Прохвост клюнул. Мои взгляды стали мешать ему сосредоточиться на тренировке, на игре, на обычном созерцании жизни вокруг. Я не давал ему спокойно есть и пить. Я заставлял его оборачиваться на аллеях. Конечно, после такого артиллерийского огня Прохвост завёлся и уже сам сверлил меня взглядом. В поисках меня он рассеянно оглядывал трибуны, он невзначай появлялся на моих тренировках, в столовой он трогательно держал меня в поле обзора, чтобы успеть занять стол вместе со мной, что, в конце концов, ему удалось.

Он сел напротив меня с мелким хитрым торжеством и долго, как аутист, расставлял содержимое подноса на столе. Ел он лениво, и взгляд его длинной дугой от тарелки к окну скользил по мне дважды. Пару оставшихся за столом мест заняли боксёры, которые увлечённо перекидывались между собой междометиями и странностей поведения Прохвоста не видели. Я прищуривался и внимательно смотрел Прохвосту в губы, отчего он, сам того не замечая, три раза их вытер и пять раз облизнул. К чему-то вспомнилось, что в туалете я не слышал поцелуев. Видимо, секс был без прелюдий. Тоже неплохо. Несколько раз он заглядывал мне в тарелку и ускорялся, дабы закончить трапезу вместе со мной, но я не доел и торопливо встал из-за стола. Прохвост посмотрел на меня сокрушённо, словно я недослушал его важный бессловесный монолог.

Даже если отбросить мою осведомлённость, что он занимался сексом с парнем в туалете, я был более чем уверен, что мои взгляды не дают ему покоя. Хитрецы любят интриговать, но не выносят, когда интригуют их.

На следующий день я лениво прогуливался, разнеженный чувством, что меня разыскивают. Прохвост не заставил себя долго ждать. Вскоре я увидел его, шагающего с напускной увлечённостью, метрах в сорока от меня, всё в тех же шортах и майке. Мы встретились взглядами. Минут через пять он нагнал меня, прошёл вперёд и обернулся.

- Идём! - он слегка кивнул головой и почти протянул мне руку.

О! Это был великий соблазн прикоснуться к нему, окружить его ладонь своими пальцами и сжать её, расслабить и снова сжать. Идти за ним с пульсирующей лаской.

Я медленно поплёлся, сохраняя дистанцию приличия

В нём поодаль стояли двухэтажные дома для сотрудников лагеря с тёмными круглыми окнами, отчего они казались удивлёнными. Прохвост ускорил шаг, но постоянно оборачивался с травинкой во рту, которую он сорвал по пути. За последним удивлённым домом, словно выйдя из зарослей, неожиданно возник сарай из добротных листов железа, который вплотную примыкал к забору. Прохвост легко взобрался на него, словно это был и не забор, а турник, довольно посмотрел на меня сверху и поднялся на крышу сарая. Пока я взбирался на забор, он оглядывался по сторонам и в конце подал мне руку, которую я не преминул сжать.

На крыше сарая, где серые гребни шифера в пятнах рыжих лишайников чередовались с зелёными канавками мха с позолотой спелых коробочек, Прохвост на цыпочках зашагал почти до противоположного конца и сел у самого края. Я посмотрел вниз, убедился, что падать высоко, и осторожно зашагал в его сторону.

- Вставай на забор и залезай в окно, - сказал он хитро и, изогнувшись, исчез под крышей.

Медленно, съезжая попой с края крыши, я встал на забор и залез в окно, под которым лежал матрас. Впрочем, матрасы здесь были везде. Они плотными рядами высотой в два человеческих роста громоздились на сосновых стеллажах, поставленных в некоторых местах так тесно, что между ними и одному человеку пришлось бы пробираться боком. Кисло пахло отсыревшей тканью и пылью. От крыши парило.

Прохвост посмотрел на меня торжествующим взглядом и прошептал:

- Давай за мной!

дотянулся до соседнего ряда матрасов и повис над проходом на руках. Проворно суя ступни между матрасами, он спустился на пол и посмотрел на меня. Я неторопливо спустился вниз.

Здесь было прохладно, и гигантские стопки матрасов жадно глотали любой звук, отчего можно было кричать во всё горло, не боясь быть услышанным. Оно подступил ко мне, сложил пальцы лодочкой и залез мне под шорты. Тёплой ладонью он обволок мои трусы, словно проверял на ощупь содержимое мешка. Несмываемая хитрая улыбка въелась в уголки его губ, в носогубную складку, в треугольные ноздри с покатой гипотенузой. Он смотрел мне в глаза и ждал моей реакции, но я безучастно возбуждался от его поглаживаний.

- Хочешь расслабиться? - не выдержал он молчания.

- Очень, - ответил я и уже представил, как он в порыве страсти судорожно отставляет в сторону ногу в белом кроссовке.

Он опустил глаза, и лодочка его нежных пальцев юркнула ко мне в трусы. Там она превратилась в ковш экскаватора - загребла мою мошонку, отпустила, словно процедила, снова загребла и обняла член. Он попытался гладить его в трусах, но выходило это неуклюже, поэтому он спустил шорты вместе с трусами до колен и принялся рукой нахваливать мой член.

Как актёр, безупречно выучивший свою роль, он присел на корточки и взял в рот, словно попробовал, что это, какой он на вкус, и, убедившись в том, что это обычный член, опустился на колени и поднял глаза на меня. Я засунул руки между матрасами, в тёмные прохладные щели, такие же хитрые, как и сам Прохвост.

Сосал он с удовольствием, руками гладя мои бёдра, и было это так сладко и приятно, что я невольно замычал. Его щёки эротично впали, и то справа, то слева их изнутри растягивала головка моего члена. Он медленно выпускал её изо рта, словно и не сосал, а выдувал, как курильщики пускают кольца. Потом быстро и хищно заглатывал её и снова выдувал. Он не пытался заглотить член полностью, наоборот, ласкал только головку, играя на потаённых струнах моего наслаждения. Ласкал он и себя. Поминутно облизывая ладонь, он сжимал её в кулак и сложными круговыми движениями натирал головку своего члена возле моих ног.

Я кончил быстро, испытывая особое глубокое и, вместе с тем, всегда необычное ощущение, когда сперма не растекается по стене или по чьему-то голому телу, а исчезает в другом человеке. Необычного оттого, что нет необходимости её стирать отовсюду или плестись в душ. Прохвост кончил подле меня двумя сиротскими плевками. Аккуратно он выжимал из моего члена сперму, сочно облизываясь, как собака.

- Сладенький мой, - хитро протянул он, глядя на меня снизу вверх, прочувствовав мою тягу к сладкому.

Вылизав почти до блеска мой член, он, как старший брат, заботливо натянул на меня одежду и два раза поцеловал меня в шорты.

"Что ж, для начала хватит", - подумал я и отлип от прохладных матрасов.

На следующий день я вернулся в сарай. Но не из-за того, что вчера в нём Прохвост сделал мне минет, а потому, что он поразил меня своей уединённостью и мягким многослойным гостеприимством. Как интроверт, я не мог не воспользоваться возможностью поваляться в одиночестве час-другой на матрасных айсбергах. Сначала я побродил в прохладном лабиринте между стеллажами, а потом взобрался наверх к окну. Я разлёгся, подложив руки под голову, и полностью отдался одиночеству. Всё было прекрасно: я был чист, я был сыт, тело приятно гудело натренированной энергией. Слегка клонило в сон. И я бы заснул, если бы не глухие звуки, которые доносились снаружи где-то совсем рядом. Я прислушался. Кто-то лез на забор и взобрался на крышу, по которой мягкими торопливыми шагами, вероятно, в четыре ноги, прошли в противоположный конец. Раздосадованный неожиданным вторжением, я поспешно залез под два матраса, чтобы меня не заметили. Меня мучало неудовольствие, но, живо восстановив в памяти собственное хождение по крыше, меня начало одолевать любопытство - кто это? Зачем это - я уже смутно догадывался.

Я мысленно посчитал, сколько времени нужно, чтобы от окна спуститься вниз и, выждав втрое дольше этого, осторожно протянул руку вперёд, чтобы приподнять матрасы.

В проходе спиной ко мне стоял парень с опущенной головой и опущенными шортами, перед которым на коленях сидел кто-то голый. При виде аккуратных ягодиц, прикрытых сверху футболкой, вся кровь во мне развернулась и потекла к члену.

"Ну и дела! - мелькнуло в голове. - В туалете ебутся, в сарае - сосутся!"

Со спины я не мог понять, кто это мог быть. Время от времени из-за бёдер стоящего мелькал лоб второго парня, который ему отсасывал, и мне не понадобилось долго ломать голову, чтобы понять, что на коленях сидит Прохвост. "Вот ненасытная тварь!" - сказал я себе.

Инкогнито в футболке был совершенно неподвижен, только опущенные руки едва подрагивали. Прохвост же, наоборот, был чрезвычайно подвижен, словно не знал, что бы ещё предпринять. Продолжалось это, на удивление, недолго. После некоторой заминки Прохвост поднялся, распластался вдоль матрасной стены и препротивно выпер задницу. Ко всему этому он поднял левую ногу и носок обуви засунул между матрасами. И только тогда парень повернулся в профиль, и меня осенило: "Конь! Это же Конь!"

Это был бегун, имени которого я не знал. Парень с хулиганским выражением лица и хулиганскими замашками, с обалденно рельефным телом и холодным колючим взглядом. Всё было в нём прекрасно, кроме, пожалуй, нижней челюсти, которую он любил выдвигать вперёд.

"Кто бы мог подумать? Уж кого-кого, а Коня я не подозревал!"

Конь сжимал член в ладони, пока Прохвост выгибался перед ним. Когда он замер в ожидании, Конь приставил кулак к его заднице и почти бесцеремонно вошёл в Прохвоста. Двигался он быстро, положив обе руки Прохвосту на поясницу и запрокинув голову, а сам Прохвост с каким-то остервенением дрочил свой член.

Несмотря на то, что в проходе гасли почти все звуки, шлепки, с которыми Конь трахал Прохвоста, на удивление, были слышны хорошо. Я смотрел на его напряжённые мышцы, выступающие под кожей, словно это была и не кожа, а тонкая полупрозрачная материя. Чем дольше он двигался, тем сильнее он выпячивал свою нижнюю челюсть, и ему впору было завыть волком. Звуки были настолько противные, что я опустил матрасы и прижался к ним ушами, лишь бы не слышать ничего. Перед глазами стоял Прохвост с задранной ногой, позади которого Конь со всей дури врывался в его задницу.

Я снова поднял матрасы

Я заметил, как Прохвост кончил, выдавив из члена что-то мизерное, несущественное, и теперь как будто жался к стене и одновременно пытался ползти вверх. Конь всё выгибался назад и словно приподнимался на носках. Когда выгибаться уже стало некуда, он не то захрапел, не то судорожно заржал, совершая сильные глубокие толчки. Потом неожиданно подался вперёд и согнулся лебедем, опустив подбородок себе на грудь. Потом снова выгнулся, запрокинув голову, и несколько раз ею тряхнул.

"И вправду, конь", - со злостью подумал я.

Я зарылся в матрасы и, чтобы не видеть этого перед глазами, прикусил губу до крови.

Часа через два сцена в сарае наводнила меня гневом, с которым я пришёл на тренировку. Со звериной злостью я подавал и отбивал мячи, воображая, как отомщу Прохвосту. Это будет в душевой. Да, непременно в душевой! Я его подкараулю. Собью с ног, повалю на пол и буду пинать в его блудливую задницу... Когда он станет уползать по мокрому полу, я стяну с него трусы и запихну их ему в рот!.. Поглубже! Он будет испуганно мычать и мотать головой, а я его вытащу за ноги на середину, сдавлю рукой шею и всажу в него по самые яйца... И буду долго и сильно долбить его, чтобы от каждого моего движения он беспомощно стонал и таращил свои мерзкие хитрые глазёнки!..

Неожиданно чей-то отчаянный крик заставил меня вернуться из кухни моей мести на волейбольную площадку:

- Топила, мать твою!

"Топила" - было моё прозвище, которое я получил за страсть топить мячи в волейболе. Я огляделся. Мои волейболисты и тренер смотрели на меня удивлённо и даже испуганно. Я примирительно поднял обе ладони и шмыгнул носом.

Да, непременно в душевой!

Теперь Прохвоста я не мог звать иначе, как "конская подстилка", а его постоянная хитрая улыбка вызывала во мне приступы ярости. Впрочем, сам Прохвост особо ко мне и не тянулся. Ничего в его поведении не изменилось, но привязанности, на которую я рассчитывал после минета, не было. Именно это и выводило меня из себя: не похотливость Прохвоста (сколько парней он здесь облизал?), а то, что Прохвост обошёлся без меня! Вот маленькая иголка, которая способна расцарапать душу в лохмотья.

Я назначил наказание Прохвосту в день, когда легкоатлеты дежурили в душевой. После ужина тренер нас задержала очень нудной и совершенно бесполезной беседой, которую я высидел почти в бессознательном состоянии, а после, едва сдерживаясь, помчался в душевую в полной уверенности, что там ошивается Прохвост.

Плохо соображая, что делаю, я влетел в раздевалку, где тоскливо висело одно полотенце, беспомощно повернулся кругом и зашёл в помывочный зал. Там было душно и пусто. В центре словно с обидой на лице Конь возил шваброй по полу. Я решительно подошёл к нему и зачем-то пнул ведро с водой, отчего оно жалобно загремело и вода отчаянно выплеснулась на пол.

- Ну что, лошадь, наеблась с Прохвостом? - спросил я грубо.

После того, как я осознал, что передо мной стоит не Прохвост, а сам Конь, больше никакого плана у меня не было. Странное дело! Я думал о Прохвосте, но застал Коня и даже обратился к нему, но зачем я это сделал и, главное, как я это сделал, я ни тогда, ни потом объяснить себе не мог.

Конь широко открыл свои карие глаза, и вслед за этим жуткая гримаса перекосила его лицо:

- Что-о?!

Быстрый удар ногой чуть правее грудины развернул меня вправо и отбросил на пол. Не успел я опомниться, как меня настиг второй удар ногой в поясницу, и Конь прижал мою голову к мокрому полу, вывернув правую руку за спину.

- Ты что мелешь?! - ядовито зашипел он.

- Наеблась с Прохвостом? - с трудом повторил я, прижатый к полу.

- Я не слышу! - заорал он и, подняв мою голову за волосы, с силой ударил об пол. - Ты берега попутал, что ли?!

- Ты не один был в сарае с матрасами! - завопил я, стараясь уложиться между ударами.

застигла Коня врасплох. Я воспользовался его замешательством и попытался высвободиться. Полиэстеровые шорты любезно позволили мне перевернуться под Конём, и я с размаху ударил левой рукой ему в висок. Мы оба вскочили на четвереньки и замерли, испепеляя друг друга взглядом.

- Кто тебе сказал? - наконец выдавил Конь, задыхаясь от гнева, вывалив вперёд нижнюю челюсть.

- Никто не сказал, я видел вас, - выпалил я, охваченный страхом.

- Что ты видел? - он прищурил глаза.

- Как ты разрабатывал ему очко в проходе между стеллажами.

Конь сжал кулаки так, что костяшки побелели. Я окончательно пришёл в себя. Страх неприятными щупальцами томился где-то под животом, призывая мой разум разрядить обстановку.

- Я сам пару дней назад трахал Прохвоста. Там же, - сказал я.

Конь переменился в лице и стремглав бросился ко мне. Он схватил меня за подмышки и почти что вздёрнул, неся вперёд, пока не припечатал к стенке душевого отсека. Острый угол вонзился мне в спину. От боли я выпрямил голову и ударился затылком об этот же самый угол. Вдобавок Конь головой ударил меня в живот. Дыхание спёрло, я беспомощно дёрнул руками, и он меня поставил на пол, локтем надавив мне на шею.

- Ты меня не за того принял, - он снова перешёл на ядовитый шёпот, но гнев уже покинул его, оставив рубец беспомощности. - Я тебе не пидор какой-нибудь, слышишь?!

- Я тебя понимаю, - засипел я от удушья. - Тебе нужно было разрядиться, вот Прохвост и отсосал тебе. Не ссы, я никому не скажу.

- А мне зачем сказал? - зло спросил Конь и сильнее надавил на горло.

Я понял, что в двух словах я не объясню, зачем я рассказал ему об этом. Отматывать события к началу, когда я вошёл в душевую, и признавать свою ошибку было бессмысленно. На помощь пришёл сам Конь, уже сбитый с толку:

- Давай, выкладывай, что тебе надо. Какие условия?

- Условия чего? - не сразу понял я.

- Твоего молчания, - ответил он настолько презрительно, насколько неприятна была ему эта ситуация.

В меня с оглушительным свистом влетело ощущение избранности. Чудовищная ошибка мгновенно превратилась в бесплатный абонемент на посещение сарая в любое время с получением Коня в почти безраздельное пользование. И демарш самого Коня вылил на меня тонны благоухающего бальзама на душу, от которого я уже почти задыхался так же, как задыхался от его сильной руки, давящей на горло.

- Пусти!.. - проскулил я.

Он убрал руку.

- Условие одно, - сказал я, жадно глотая воздух. - Ты пойдёшь со мной в сарай.

- Зачем? - тут же спросил он.

- Я тебя трахну.

Конь резко двинул ногой по моим лодыжкам, и я всем своим весом рухнул на пол, прочувствовав седалищными костями пол в душевой.

- Повторяю ещё раз! - он перешёл на крик и поставил свою ногу мне на плечо. - Я не пидор! Если кто кого и будет трахать, то это я - тебя!

- Идёт! - ответил я быстро и почти без сил.

Конь замолчал и нахмурил брови. Его нижняя челюсть медленно поползла вперёд. Он убрал ногу с плеча и посмотрел на меня сверху вниз, потом присел. Я видел, как бегал его взгляд от одного моего глаза к другому. Лицо было предельно внимательным, словно ему показывали нечто важное, от чего будет зависеть его жизнь. У меня ныл затылок и обе ягодицы, футболка спереди вымокла и липла к телу. Жутко хотелось всё это закончить, и уже было не важно, как.

- Чего вылупился? - бросил я ему.

Вместо ответа он вяло и размазанно шлёпнул меня по щеке, так, что его пальцы, скользя по моему лицу, коснулись губ. Уже совершенно спокойно Конь шмыгнул носом и тихо произнёс:

- Если кому скажешь - убью, и никто не определит, где у тебя лицо, а где - жопа!

Он вышел из душевой. Моё лицо расползлось в широкой улыбке, словно я заключил сделку века. Тело противно ныло, но это было во сто крат приятнее, чем если бы он поцеловал меня

На что бы я ни смотрел: на ведро со шваброй, на мокрый пол, на мои сползшие шорты - смех вырывался не из горла, а словно из тела, из-под кожи, отчего меня трясло. Я собирался отомстить Прохвосту, но подрался с Конём, причём драка кончилась какой-то кокетливой пощёчиной.

Я завалился на бок и в голос заржал...

Потянулись дни, наполненные смутными приятными ожиданиями. Я ждал, когда Конь придёт выполнять условия моего молчания, хмурый, грубый, не такой приторный, как Прохвост. Я ждал, когда он украдкой улыбнётся мне злой улыбкой и тут же поспешно сотрёт эту улыбку, дабы её никто не заметил. Я ждал, когда он приблизится ко мне и словно между прочим буркнет, что надо идти с ним в сарай, швырнув в меня какой-нибудь скабрёзный эпитет. Я ждал... Он не прятал взгляда, напротив, смотрел внимательно, не то с любопытством, не то с осуждением, но не более. Я искал в его взглядах намёки, следы хоть какой-то сопричастности к сараю, последствия нашего стремительного разговора. Но ничего не было. Ничего.

Через пару дней меня охватило уныние. Я постоянно думал о Коне. Я начал ходить на его тренировки, я изучил всех легкоатлетов, узнал их прозвища и вычислил иерархию. Я старался чаще попадать в поле его зрения, в поле его времяпрепровождения, но чем больше я смотрел на него, тем хуже мне становилось. Несколько раз я останавливал себя на полпути от того, чтобы позвать его прогуляться или поговорить. И я даже раньше, чем это можно было сделать, признался сам себе, что по уши влюблён в Коня. Легче не стало...

Всё случилось быстро и скомканно. Я относил блины для штанги на склад и, думая о своём, не сразу заметил, что свет в проёме двери закрыла чья-то тень. Когда блины были водружены на своё законное место, я обернулся и застал в дверях Коня с растерянным взглядом, так что я даже не сразу понял, зачем он пришёл. Его движения были отрывисты и словно не связаны между собой: закрыл дверь, надавил на неё, постоял у стеллажа, побарабанил ногтями по блинам. И только когда он подошёл ко мне ближе, у меня мелькнула счастливая мысль, что вот оно, он пришёл ко мне. Его взгляд хаотично бегал по мне, но он продолжал молчать. Я улыбнулся и деловито оглянулся вокруг, словно желая показать, что это место подходящее для нас обоих.

Он оттянул шорты и скромно, наполовину достал вялый член. Так он подошёл ко мне близко-близко и отпихнул своей накачанной грудью назад. Я опустился на колени. Пока я смотрел на его головку, словно на бутон нераскрывшегося цветка, он резко за затылок притянул мою голову к себе, не отпуская шорт.

- Давай! - сипло сказал он.

Я едва успел открыть рот. Было дико неудобно: член вываливался изо рта, захватить его глубже мешала его рука, не отпускавшая шорты. Я пытался спустить их ниже, но он резко их поднял вверх. Я в удивлении поднял на него глаза. Он озирался и, увидев, что я бездействую, снова надавил мне на затылок. Мои губы поцеловали его пальцы. Тогда я попытался взять член в свои руки, но и здесь Конь меня осёк.

- Успокойся, - не выдержал я.

- Давай, - снова повторил он и прижал мою голову к шортам.

- Убери руку, - проговорил я в шорты.

В это время дверь склада распахнулась, и вместе со светом в него ворвались голоса. Конь присел, словно подкошенный, и, не отлипая руки от шорт, гуськом отполз от меня влево, дико озираясь сквозь стеллажи спортивной утвари. Бегуны принесли барьеры и громко составляли их вдоль стены. Нас они не видели и, думаю, даже не подозревали, что здесь кто-то есть. Однако на Коня страшно было смотреть, как он согнулся и таращил глаза, словно через бойницы наблюдал за неминуемо приближающимся врагом.

Бегуны ушли, хлопнув дверью. Конь закрыл глаза и выдохнул. Я прижался к прохладной коже матов и шёпотом позвал его:

- Иди ко мне!

- П’шёл нах... - бросил он испуганно в ответ и направился к выходу.

Я сел на пол и медленно вытер руками губы, сожалея, что ничего не вышло.

В следующий раз он настиг меня у душевой. Озираясь по сторонам, он схватил меня за футболку на спине и поволок за угол. Он не проронил ни слова. Резкими нервными движениями швырнул меня на ворох кленовых листьев и достал уже настоявшийся член. Но и теперь мне насладиться им не удалось. Правой рукой он быстро дрочил, а левой держал меня за лоб и отводил мою голову в сторону всякий раз, когда я пытался приблизиться к члену. Я лишь беспомощно, словно змея, высовывал язык. Мои попытки добраться до члена в конце концов привели к тому, что он схватил меня за волосы и отклонил голову назад. Я не понимал, зачем я ему здесь. И оргазм его прошёл мимо меня. Подёргиваясь телом, словно в сильной икоте, он тыкал членом в воздух перед моим лицом, выпуская струйки спермы, которые перелетали через мою голову и окропляли стену. Вдобавок к этому он потерял равновесие и шагнул на меня так, что я оказался почти что сбоку от него. Я решил воспользоваться его упадком сил и лизнул ему яйца. Конь словно очнулся и отпихнул меня за голову.

- Это что было? - спросил я его, когда он пришёл в себя и запихнул член в шорты, отчего они стали топорщиться.

Он явно не собирался ничего отвечать и шуршал листьями, намереваясь пойти прочь.

- Что, теперь и срать меня с собой возьмёшь? - не унимался я.

Моё раздражение ему было понятно, но всё, что он мог сделать - это подойти ко мне и молниеносно провернуть захват головы правой рукой.

- Ты чего ворчишь, Топила? - игриво, с хулиганской интонацией пробубнил он.

- Пусти! - крикнул я куда-то ему в ноги.

Но он не отпускал меня, а только елозил ладонью по волосам на моём темени.

- Пусти! - упирался я. - Если тебе стрёмно с парнями, так не приходи больше. Я обещал, что никому не скажу.

Конь отпустил меня.

Раскрасневшийся, я яростно смотрел на него, готовый броситься с кулаками. Но он был доволен, как никогда. С хулиганской ухмылкой на лице он, как тогда в душевой, вяло не то ударил, не то погладил меня рукой по левой щеке, потом по правой щеке. Я ждал, что он ответит, но вместо ответа в меня полетел воздушный поцелуй, снова эта недопощёчина, после которой он приложил кулак к моим губам и легонько отклонил мою голову назад, словно удар в замедленном действии.

- Да пошёл ты!.. - окончательно обиделся я и вышел из-за угла.

Конь пошёл было за мной, но вовремя спохватился, что от стояка топорщатся шорты. Он засунул руки в карманы, оттянув их вниз, и как будто с праздным видом направился в другую сторону.

обеда моим волейболистам досталось от меня так, что тренер даже удалила меня с площадки, чтобы я успокоился. Я не стал отсиживаться рядом, а ушёл дальше, на общую трибуну. Мне казалось, что я был в полном порядке, пока я не поймал себя на том, что уже довольно долго повторяю один-единственный вопрос: "Чего ты разозлился?" Без ответа. Только один вопрос.

Откуда-то сверху по деревянной трибуне зацокали шиповки, и рядом со мной кто-то грузно опустился. Я повернул голову. Это был Конь. Он смотрел вдаль, словно на игру, сцепив пальцы между собой. Мне не хотелось с ним говорить, и я отвернулся, хотя с его появлением я наконец-то ответил на свой вопрос.

- Извини меня, - сказал он.

Я снова посмотрел на него и снова ничего не ответил. Возможно, в глубине души мне и польстило, что он пришёл и извинился, но это было так глубоко, что на поверхности ничего не колыхнулось.

Мы молча сидели. Потом он, не смотря на меня, продолжил:

- Да. Мне стрёмно с парнями.

На языке в очередь на озвучку выстроились разные пошлые вопросы, едкие замечания и разнообразные колкости, но из всего этого я выбрал только одно:

- Как же ты вытерпел Прохвоста?

- Ты не представляешь, как мне было плохо потом, - ответил он почти сразу. - Я себя ненавидел. Мне хотелось блевать.

Снова на языке завертелись вопросы, колкости и шуточки, но я сглотнул и промолчал.

- А ты настоящий, - добавил он, помолчав, на что я иронично поднял брови. - Чёткий пацан

- Какая Лилька? - не понял я.

- Гимнастка. Коза сраная, - уточнил он. - Лезет, но не даёт... И другие тоже не дают, только жопами вертят. Мне хочется, но я не могу.

- Не можешь что? - я почувствовал, что во мне раздражение ртутным столбиком стремительно ползёт к критической отметке.

- С тобой не могу. Не могу с пацанами.

- Я недалеко ушёл от Прохвоста, - процедил я.

- Прохвост - подстилка. Ты - нет, - ответил он. - Так что извини. Извини меня.

В ушах звенело: "Прохвост - подстилка, извини меня, Прохвост - подстилка, извини меня".

- Тебя, кстати, как зовут? - неожиданно спросил он.

- Митя, - раздражение ползло выше.

- Митя - это Дима?

Я кивнул.

- Извини, Димон, за моё поведение.

Что-то резко защипало позади глазных яблок, словно холодком обдало их снизу и сверху и утихло. Я испугался и деревянным голосом произнёс:

- Извинения приняты.

- Я Вит, Виталий, - сказал Конь.

Я долго по затухающей кивал головой, стараясь, чтобы глаза не защипало опять. Конь по-дружески хлопнул меня по колену и ушёл.

И тут на глаза навернулись слёзы. Мир раскололся на несколько частей, и каждая из них расплылась, как в увеличительном стекле. Я старался не моргать, чтобы слёзы не потекли по лицу, и долго сидел, смотря в никуда. Я ненавидел всех и каждого. Я ненавидел Прохвоста, после которого Коню хотелось блевать. Я ненавидел взбалмошных гимнасток. Ненавидел угрюмых боксёров, подвижных волейболистов, рельефных пловцов, чванных футболистов. Я ненавидел тренеров и их истеричные свистки. Я ненавидел себя. Хотелось убежать. Убежать от всех и от всего. Убежать по пыльной дороге к заходящему солнцу, догнать солнце, бежать рядом с ним, и если для этого потребуется вечность, я был готов бежать целую вечность...

Конечно, к солнцу я не побежал. Вместо этого я с трудом, словно на два размера меньше, натянул на себя маску балагура и шутил со всеми без разбора. С боксёрами, которых дразнил словом "грушаб...и", со своими волейболистами, которых бил мокрым полотенцем по голым задницам в душевой, с гимнастками, кидая шишки в их обтянутые лосинами попы, с пловцами, которых скидывал в воду, за что сам был коллективно скинут туда же, с легкоатлетами, от которых удирал между соснами. Всё как будто бы вернулось на круги своя. Мелькали озорные рожи спортсменов, довольные физиономии тренеров, какое-то лицо с хитрой улыбкой и лицо с карими глазами и нижней челюстью, готовой выехать вперёд при каждом наклоне головы. В туалете я орал песни, чтобы не оставаться один на один с мыслями. А перед сном... Перед сном я изматывал себя в тренажёрном зале, чтобы засыпать как никогда быстро.

Но вскоре с меня эту маску сорвали, как срывают именно маску - сильным движением ладонью по лбу, от бровей к волосам. Стало дышать легче, и мир, до этого ютившийся в прорезях для глаз душной и глупой маски, стал больше. Меня повели вдоль удивлённых фасадов домов для сотрудников. Удивлённых от того, что Конь меня ведёт к сараю. К сараю с матрасами.

Я медленно оттянул трусы, где в неволе, неестественно согнувшись, лежал его член. Блестящей тонкой паутинкой тянулась смазка из крайней плоти. Я медленно её сдвинул и обнажил багровую головку с тёмной щёлкой уретры. Я знал, что если сдвинуть крайнюю плоть обратно, то обязательно выделится ещё капелька смазки, которую можно слизать и снова раскрыть бутон члена. Конь внимательно смотрел на мои действия, выдвинув нижнюю челюсть. Я прикоснулся кончиком языка к члену и осторожно затянул его в рот. Раз. Затем, плотно сомкнув губы, вынул изо рта. Два. Я посмотрел на член. И снова раз-два. Я повернул голову набок и снова раз-два. Я слегка отстранился и завёл голову под член. Пробежался языком по низу и снова раз-два. Конь взял меня за виски, но я отмахнулся и крепко сжал его руки. Раз-два. Раз-два. Он вырвался и положил руки мне на лоб, отклонив мою голову назад. Как человек, раздающий блага, он привстал и повелительно положил член на мои губы. Я их приоткрыл, и он осторожно вошёл в мой рот. Раз. Вышел. Два. Провёл по щекам и снова раз-два. Я смотрел ему в глаза и млел от удовольствия, беззвучно прося: "Ещё раз!". Раз-два. "Ещё раз!" Раз, два, три, четыре. "Не останавливайся!". Раз, два, три, четыре, пять...

Губы почти свело, но я продолжал безропотно сидеть перед ним и ласкать его.

Оказалось, что Конь ни минуты не мог расслабиться и замереть в одной позе. Всякий раз, когда я оглядывал его тело, он норовил то прикрыть член руками, то повернуться боком, а то и вовсе спрятаться за меня, неуклюже касаясь моих плеч. Я терпеливо одёргивал его, заставлял лежать ровно и беспрестанно отводил его руки, которые всюду лезли и мешали наслаждаться его телом.

- Вит, успокойся! - повторял я в какой уже раз. - Ты с девчонками такой же суетливый?

- Ты не девчонка, - отвечал он с полуулыбкой, и снова его руки пытались прикрыть наготу или влезть между мной и его телом.

- Если не угомонишься - я тебя свяжу! - пригрозил я.

Он два раза глубоко вздохнул, выдохнул и замер. Я нацедил слюны и осторожно выпустил ему на член, растерев её губами по головке и стволу. Я очень хотел, чтобы этот небритый красавец вошёл в меня, растянув по-своему моё нутро, и утвердился бы там. Не растрачивая попусту спокойствие Коня, я завис над ним и обхватил рукой его член. Нежными толчками я надвигался своей попой на него, нетерпеливо ожидая, когда его головка протиснется в мой анус и вслед за ним весь член мягко войдёт в меня. Ещё немного... Ещё... Вот! Конь мотнул головой и осторожно приподнял меня на бёдрах, чтобы ни миллиметра возбуждённой плоти не осталось снаружи. Теперь он мой. Я отвёл руки за спину и упёрся на них, чтобы движения моего таза ничто не стесняло. Первое путешествие верх-вниз было пробным: вот его член несгибаемой осью натянут во мне. Вторым движением я проверил, насколько я могу поднять таз, чтобы его член не выскользнул из меня. Ура! Всё было готово к первой верховой езде.

Я начал. Из кладовой памяти посыпались ощущения моего первого анального самоудовлетворения красивым жёлтым бананом, которым меня угостили. И я, смущённый его формой, закрывшись в ванной, всласть насладился им не по назначению. Прекрасно помню, с каким желанием вперемешку со страхом я совершал первые осторожные движения, поразившие меня на всю оставшуюся жизнь. И сейчас я словно вернулся в то время, в то укромное место, где наслаждение своим жаром выпаривает из моего мира всё несущественное и незначимое.

Я менял положение ног, рук, наклон тела. Я разворачивался на его члене дважды и после каждой паузы пускался в погоню за удовольствием, словно нагонял упущенное время. Мой отяжелевший член бился то о мой живот, то об его грудь, в мокрое пятно вытекающей смазки. Наши пальцы переплелись в плотный замок, наши тела двигались синхронно. И, словно неожиданно, Конь зажмурился и зашептал, переходя с баритона на фальцет:

- А, Димон... Димон... Димон... Дим-он...

Последнее "он" утонуло в потоке горловых звуков, которые он издавал в экстазе, приподнимая и качая меня на своих бёдрах. Я продолжал мчаться с отчаянием, словно хотел, чтобы его сперма во мне взбилась в пену и впиталась драгоценной влагой в мои внутренности...

Он лежал с закрытыми глазами, словно спал. Солнце струилось по его сильной шее и ручейками стекало в надключичную ямку. Сейчас это был никакой не хулиган, а красавец, которого хотелось целовать лёгким прикосновением губ, словно шёпотом. Я дотронулся до его виска и медленно кончиками пальцев провёл по коже, шершавой от щетины, щеки и коснулся уголка его губ, и он, не открывая глаз, попытался губами поймать мои пальцы. Вышло смешно и невероятно мило. Я улыбнулся ему и посмотрел в окно. Там мне неистово рукоплескали осины своими круглыми зелёными ладошками. Сдержанно хлопали берёзы треугольными листьями. И чопорно, едва заметно, одобрительно кивали сосны. <