Мамино воспитание. глава вторая

Глава вторая. Моя любовь – Ирина Николаевна.

Время шло, но моя страсть не проходила, временами затухая и разгораясь с новой силой. А пока я взрослел, старался, где угодно, при первой возможности подсмотреть за женщинами. Тем более единомышленников в этом вопросе у меня было много.

Поэтому, мы часто ходил на поиски приключений. В городском парке, подглядывали в общественных туалетах, на стадионах, лазили под трибунами и смотрели в дырочку, как спортсменки переодеваются, заглядывали в окна бань.

Что-то существенное увидеть не могли, в основном работала наша фантазия. После таких походов, хвастались друг перед другом, что видели такое, о чем другие даже и не догадывались.

Но это, как я уже говорил, была наша фантазия. Увидеть обнаженную грудь сверху, или струю мочи, вырывающуюся между женских ног, мы считали за счастье.

В августе месяце, после седьмого класса, матери, как обычно, дали путевку от профкома завода в пионерский лагерь. Я туда поехал не один, со своим другом – Генкой, так как его отец тоже работал на этом заводе. Нам повезло, мы попали вместе в один отряд.

Воспитательница и пионерская вожатая отряда, были весьма симпатичными дамами. Они нам казались очень взрослыми, хотя воспитательнице, Нелли Петровне было всего где-то чуть за тридцать, а вожатой и того меньше – не более двадцати семи лет.

Нелли Петровна, как, более старшая, и по возрасту и служебному положению с нами как-то дистанцировалась, не подпускала к себе близко, целыми днями где-то пропадала. Она мало уделяла нам внимания, решала какие-то свои житейские дела.

Вся работа в отряде лежала на плечах вожатой, Ирины Николаевне. Она постоянно была с нами, лазила по горам, купалась в море.

Вожатая была высокая, стройная, фигуристая женщина, далеко не худенькая, с длинными черными волосами, которые заплетала в тугую, увесистую косу.

Какой размер груди у неё был, я не знаю. Но её грудь и попа никого не оставляли равнодушным. Мы восхищенно смотрели, когда она наклонялась, показывая свой роскошный зад во всей красе, а грудь колыхалась так, что все ребята нашего отряда переворачивались на живот, когда она проходила мимо.

Водные процедуры по свистку она принимала вместе с нами, и каждый считал за честь в воде, вроде бы случайно дотронуться до этого изумительного тела, что, к сожалению, не всегда получалось. А она, поймав шалуна, отвешивала увесистую оплеуху, надолго отбивавшую охоту прикасаться к ней. Пару раз доставалось и мне, но пожаловаться на неё никто и не думал. Била она нас, по заслугам.

А однажды, развязав бретельку бюстгальтера, которая поддерживала чашечки проходя через шею, чтобы лучше загореть, не оставив белую полоску на ней, набежавшая волна сбила их.

Чашечки оказались у неё на животе, а передо мной на мгновение появилась прекрасная женская грудь с торчащими, съежившимися от холодной воды сосочками. Но она, сразу обнаружила это, погрузилась в воду и видение исчезло.

Я потерял покой и сон. Чувство влюбленности, а может даже и любви, терзали мою душу. Все мои мысли были о ней, и только о ней, об этой прекрасной женщине. Это была крупная, властная самка – мой детский идеал.

Даже одна мысль, что она наказывает меня, приводила в ужасное возбуждение. Все перестало существовать кроме неё для меня в мире.

Мои душевные страдания, да не только душевные, не остались ни замеченными со стороны друга. Мой интерес к вожатой был практически у всех на виду.

А когда она однажды утром, села на лавочку, как-то небрежно расставила коленки, я увидел, что она без трусиков. Пучок черных волос виднелся там, где сходились вместе ножки, где-то в глубине под платьем.

А может это была моя фантазия, но это было последней каплей. Моим страданиям стали невыносимыми. Образ Ирины Николаевны не покидал меня ни на минуту. Ни о чём другом, кроме, как о ней, я не мог думать.

«Серега, чего страдаешь? Что влюбился в Ирку?», - как-то фамильярно называя вожатую, сказал однажды Генка.

«Да, баба красивая! Был бы постарше, не упустил её. Кому-то же повезет!», - продолжал он.

«Ты знаешь, давай после отбоя пойдем к её домику, посмотрим, что она делает. Не может же такая баба без мужика жить, ты посмотри, к ней мужики так и тянутся. Если повезет, может, что-нибудь увидим», - почти шепотом развивал свою мысль Гена.

«Помнишь, когда в городе на экскурсии были, так все мужики на неё засматривались, кто-то должен же её пользовать. Такой товар и без хозяина, не может быть», - закончил он.

Последняя фраза разрывала мне душу, переполняя её ревностью, и я произнес:

«Давай, а если нас поймают?»

«Не поймают!», - заверил меня он.

«Скажем в туалет ходили и заблудились», - засмеялся Генка.

И вот дождавшись отбоя, под одеяла положив кое-какие вещи, чтобы со стороны казалось, что мы спокойно спим, пошли на поиски приключений, половой инстинкт вел нас в бой.

Мое сердечко разрывалась от страха и предчувствия чего-то неизвестного, когда пробираясь по территории лагеря, мы подходили к домику, где жили воспитательница и вожатая. Ещё издалека, сквозь заросли кустарника, я увидел, что в окне их домика светился слабый свет. Окно не открывалось, просто в стене домика был вырезан проем, который потом закрыли стеклом.

Подойдя к окошку, Генка тихо спросил:

«Кто первый будет смотреть?»

Мне ужасно хотелось глянуть, что там происходит, увидеть что-то запретное, тайное, но чувство страха не давали это сделать.

«Давай ты!», - только и смог произнести я.

«Что, боишься? Трус. Ну, ладно, давай я»

Вдвоем мы не могли подсматривать в окно, так как оно находилось намного выше нашего роста. И только став друг другу на плечи можно было дотянуться до окошка. Деревьев, на которые можно залезть, рядом не было, только колючий кустарник.

И вот Генка, стоя у меня на плечах, осторожно, сбоку, чтобы не быть обнаруженным, пытается заглянуть в окошко.

«Ну что там?», - после небольшого промежутка времени шепчу я.

Но Генка молчал, ничего мне не отвечая. Мои плечи уже затекли, но он продолжал наблюдения.

«Скоро ты там», - от нетерпения шептал я.

Вдруг он резко пригнулся и зашипел:

«Опускай меня»

Спустившись на землю, он, сиял от радости.

«Она в одних трусах ходит. Буфера – во», - радостно произнес он, показывая руками, какая у неё грудь.

«Серега, ты себе не представляешь, какие у неё дойки!», - не унимался он.

«А что ты так резко пригнулся?», - спросил у него, будто не понимая, что он мне рассказывает, хотя внутри всё дрожало, только от одной мысли, что кто-то видел голую грудь Ирины Николаевны.

«Да она повернулось к окну, побоялся, что может меня увидеть. Ну, ладно, наклоняйся, давай я дальше полезу смотреть», - ответил Генка.

«Нет, хватит, теперь моя очередь», - набравшись смелости, решительно произнес я, переполняемый ревностью, и он, недовольно наклонился, подставляя мне свою спину.

Ещё мгновение и я вижу полутемную комнатку, в глубине которой на кровати, рядом с настольной лампой сидит Ирина Николаевна и что-то шьет. Были ли на ней трусики или нет, сказать не мог, но то, что на ней не было бюстгальтера, не вызывало никаких сомнений. Его отсутствие подчеркивалось белыми полосами на загорелом теле женщины.

Две большие, белоснежные, тяжелые груди, с крупными, коричневыми пятнами ореолов вокруг сосков, волнующе покачивались при каждом движении её тела.

От вида, обнаженной по пояс вожатой, моё сердечко сжалось так, что мне показалось, что оно вообще перестало биться. Передо мной почти совершенно голой была такая желанная женщина.

Сколько я мечтал об этом бессонными ночами и вдруг это неожиданно случилось. Как я в эти минуты благодарил Генку, что он подбил меня на эту авантюру, на авантюру, которая увенчалась успехом.

Я все больше и больше приподнимал свое лицо над краем окна, все ближе прижимался к стеклу, чтобы лучше рассмотреть объект своего желания, совершенно забывая об осторожности.

Все мои мысли и стремления были в комнате, рядом с ней. Слова, которые шептал мне Генка, совершенно не доходили до сознания. Мне казалось, что ничто не может оторвать меня от созерцания этого прекрасного, полуобнаженного создания.

Вдруг она подняла свой взор, наши глаза встретились и она, вскочив с кровати, прикрывая шитьем обнаженную грудь, бросилась к окну.

«Атас!», - только и успел произнести я, резко нагибаясь и давая понять Генке, что нас обнаружили.

Но он, как будто ждал этого и готов был к немедленному отходу. Я не успел спуститься с его плеч, соскочить с него, как он был уже метрах в двадцати от домика, увлекая мои ноги за собой.

Мгновение и они оказались выше головы. Потеряв опору, пытаясь зацепиться за гладкую стенку домика, я со всего размаху ударился о землю, как мешок с песком.

Удар был настолько сильный, что у меня перехватило дыхание, о дальнейшем побеге не было даже мысли. Я лежал на спине и жадно хватал воздух ртом.

Вдруг меня ослепил свет фонарика:

«А, это ты Левченко! Что ты тут делаешь после отбоя?»

Но я не в силах был ей ответить, жадно ртом хватая воздух.

«Подглядываешь? Как тебе не стыдно подглядывать, вот завтра я все расскажу Нелли Петровне, чем ты занимаешься после отбоя. Как тебе не стыдно, ещё комсомолец», - продолжала ругать, видимо, не понимая, что её слова до меня совершенно не доходят.

Но неожиданно, наверное, поняв, что я не просто так лежу на земле, испугавшись за меня, она произнесла:

«Сережа, что с тобой? Ты сильно ударился?»

А кровь, текущая из носа видимо полностью поменяла её настроение:

«Сереженька, вставай, давай поднимайся! Что с тобой? Ты ничего не поломал?»

Её руки ощупывали меня, желая убедиться в том, что кости мои целы:

«Давай вставай. Ну что же ты лежишь на земле»

Но я встать не мог, дыхание никак не приходило в норму. Да и страшно было предстать перед очами разгневанной Ирины Николаевны, пойманным на месте преступления. То что я за ней нагло подсматривал не вызывало никакого сомнения.

И мне надо было как-то выиграть время, придумать что-нибудь, чтобы хоть как-то смягчить свою участь. А то, что расправа надо мной будет скорой, я нисколько не сомневался. Да и ужасно было стыдно перед вожатой.

Но тут неожиданно она просунула под меня руки, подняла с земли и прижала к груди. Она сделала это с необычайной легкостью. Это конечно не удивительно, так как я был ей по плечо, и её масса превосходила мою минимум в два раза. Да и женщина она была далеко не хрупкая.

Не говоря не слова, Ирина Николаевна понесла меня в домик. Поднявшись по ступенькам, открыла дверь, и положила на кровать, ещё не остывшую от её теплой попы.

Она была явно напугана тем, что я сильно упал и не могу встать. Ведь, как ни крути, а это она отвечала за меня, за моё здоровье, жизнь. Чтобы не случилось со мной, во всем обвинять её. Не досмотрела! Почему у тебя дети после отбоя гуляют по лагерю, да ещё подглядывают за тобой. Как ты допустила это! Ты должна за ними смотреть, а они за тобой подглядывают, как ты голая расхаживаешь по комнате.

Так что боятся Ирины Николаевне, было чего. Никто не поймет, что она разрешила за собой подглядывать. И какой тогда моральный климат в отряде?

Но я этого ничего не знал и даже не догадывался, а понял это намного позже.

Она намочила полотенце, положила мне на переносицу и сказала:

«Запрокинь немножко голову назад

У тебя ничего не болит? Ты чем ударился? Головой не ударился?»

«Ничего», - только и смог выдавить из себя.

Мне ужасно было стыдно, что поймали за таким не благородным занятием. Лицо горело от позора, благо, что полотенце закрывало его. Мне страшно было встретиться взглядом с вожатой.

«Да ты и шорты порвал!», - встрепенулась она.

«Давай, снимай, я их зашью»

«Не надо, я сам зашью», - еле слышно пролепетал.

«Давай, давай, не стесняйся. Раз уж попал ко мне, давай за тобой немножко поухаживаю», - сказала она, берясь за резинку и стаскивая их с меня.

Сил сопротивляться у меня не было. Но не физических сил, а потерянных от стыда, за свой неблаговидный поступок. И шорты оказались в её руках, оставив на мне одни трусы.

Она села на стул рядом и принялась их зашивать, периодически меняя полотенце у меня на переносице.

«Ну, вот и кровь перестала идти», - проговорила, вытирая лицо мокрым полотенцем.

«Ну, ты меня и напугал, Сережа. Нигде не болит?»

«Нет», - промямлил я.

«Как это ты додумался подсматривать? Не стыдно тебе? Это же не хорошо, подсматривать за женщинами», - отойдя от испуга, начала она нравоучение.

Я молчал, как партизан на допросе. А она все пилила и пилила. Кожа на моем лице, наверное, была краснее, чем на ягодицах у обезьяны.

«Ну что ты молчишь? Ответь мне, зачем ты это сделал?», - не выдерживая моего молчания, произнесла она.

Молчать дальше было нельзя. Надо было что-то говорить.

«Я, я, Вас люблю…», - кто-то другой вырвал еле слышные, неуверенные слова из моей груди.

Эти слова огорошили, не только меня, но и её. Она испуганно запнулась на полуслове.

Хотела что-то сказать, но они парализовали её. Я слышал, как она глотает ртом воздух, пытаясь найти хоть какие-то слова в ответ.

«Сережа, но разве это оправдывает твои действия. Любовь это… Она должна окрылять, а ты подглядываешь», - как-то мягко, нежно, грудным низким голосом произнесла, ещё до конца не веря или не понимая смысл сказанных мной слов.

Мой разгоряченный лоб вдруг почувствовал её нежную ручку:

«Ты хороший мальчик. Вырастишь, за тобой знаешь, как девчонки будут бегать. Поверь мне»

«Ну, что, как чувствуешь?»

«Не очень», - соврал я.

«Ладно, лежи»

Она отошла от меня, налила в электрический чайник воды, включила в розетку. Из-под кровати, достала эмалированный таз. Поставила его на табурет посредине комнаты, ближе к входной двери.

«Она собирается купаться. Надо было нам чуть попозже подойти. Вот тогда виду неё был бы», - пронеслось у меня в голове с сожалением.

Только сейчас я рассмотрел её в полной мере, после своего падения, в прямом и переносном смысле.

На ней был пестрый махровый халат, перетянутый поясом, подчеркивая крутизну бедер. Край подола был намного выше округлых коленок. Казалось даже, что это не её халатик, а соседки, которая намного ниже ростом.

При наклонах, подол халата волнующе задирался вверх, обнажал полные, упругие, загорелые бедра, показывал, где они переходят в ягодицы, туго обтянутые черной тканью трусиков. Моё сердечко при каждом их появлении сжималось, потом учащенно начинало биться.

Постояв немного посередине комнаты, прислушиваясь к тихому шипению чайника, она произнесла:

«Ну, что как себя чувствуешь? До корпуса дойдешь сам или мне тебя проводить?»

Мне ужасно не хотелось уходить, казалось, что какая-то доверительная нить, связала нас. Некая общая тайна. И хотя уже чувствовал себя нормально, мог спокойно уйти спать в корпус, я произнес еле слышным голосом, умирающего лебедя:

«Можно, я ещё немножко полежу, что-то голова кружиться, наверное, от удара о землю»

«Не от удара она у тебя кружиться. Лежишь и всё, наверное, думаешь, жалеешь, что я увидела, как ты за мной подглядываешь? Что, не права я?», - произнесла она, посмотрев вопросительно в мою сторону.

Сердце екнуло, стало ужасно стыдно за свой поступок, внутренне я нисколько не жалел, что подглядывал за Ириной Николаевной, но как было стыдно, что об этом она узнала.

«Что молчишь? Честно ответ мне – будешь за мной подглядывать, если представиться случай?», -

присев на край кровати сказала, продолжая пристально смотреть на меня.

От этого пронзительного взгляда я закрыл глаза, не мог его вынести.

А она все не унималась:

«Ну, давай герой, отвечай! Или вставай и уходи, вижу, сегодня разговор не получится»

«Ирина Николаевна, Вы такая красивая. Вы меня простите, я больше не буду. Вы такая красивая, я Вас люблю», - мямлил я.

«Да, жидкий ты на расправу. Говори прямо, будешь за мной подглядывать, если представиться возможность или нет!», - настаивала она.

И тут я, наверное, произнес первый раз вразумительные слова за вечер:

«А разве я смогу себя удержать, чтобы не увидеть хоть раз ещё такую красоту?»

Она хотела что-то ответить, но открыла и закрыла рот, видимо не находя слов. Как-то грозно посмотрела, от её взгляда я опять закрыл глаза.

«Значит будешь! И не боишься опять упасть и разбиться, что тебя могут выгнать из лагеря, сообщить в школу?», - продолжила после некоторой паузы с дрожью в голосе, которую мне было трудно понять.

«Нет, я ради Вас готов на все. Я Вас люблю», - как-то уверенно произнес, открывая глаза и смело, смотря ей в лицо, чувствуя, что мои слова производят на неё какие-то странные магические действия.

На её губах сияла улыбка, от которой мне как-то стало сразу легко на сердце. Она протянула руку и погладила мою щеку. Теплая, мягкая, нежная ручка коснулась моего лица. От переполнявших чувств, я схватил её, поднес к губам и начал целовать, целовать…

Я тогда не знал, что Ирина Николаевна, несмотря на свои годы ещё девственница. У неё не было даже постоянного мужчины, да и вообще практически никто и никогда за ней не ухаживал. Мужчины как-то обходили её стороной, а потом и она стала их игнорировать. Показывать свою независимость от них.

В школе Ирину Николаевну дразнили «сало – масло», выработав стойкий комплекс неполноценности, комплекс уродства. Девчонки не хотели с ней дружить, не говоря уже о мальчиках. Дома тоже «не купалась в любви».

«Вырастили корову на свою голову. Взял бы тебя замуж кто-нибудь скорее», - постоянно слышала от родных.

Но замуж никто не брал, да и намеков даже не было.

Она не любила себя, а если ты себя не любишь, то и другие не будут любить.

Все уже её знакомые девчонки вышли замуж, некоторые успели, и развестись, но она была одинока. Она даже ни с кем не целовалась. Никто не обращал на неё внимание. Иногда, стоя обнаженной перед зеркалом и рассматривая тело, она любовалась им:

«А я вообще-то ничего! Что этим дуракам ещё надо? Слепцы!»

Но потом настроение резко менялось, начинала ругать себя, за то, что у неё такая большая грудь, такие широкие бедра, да и вообще, она толстая уродина.

Ночью часто плакала в подушку, жалея себя. Как ей хотелось услышать от мужчины ласковые слова любви, прикосновение его теплых, нежных рук, но не было его. Не было, ни, только, принца на белом коне, но и вообще никого.

После рассказов девчонок об их половой жизни, она пыталась трогать себя, испытать те удовольствия, о которых они рассказывали. Но приятных, сладострастных ощущений, которые должны были кружить голову, бросить в страну сексуальных грёз не было.

Нет, конечно, было приятно ласкать себя, но ожидаемых ощущений она не получала. Как она ни старалась, что только не делала, но результат был совершенно не такой, как хотелось.

Тогда она с ненавистью начинала тянуть, выкручивать соски, цеплять на них и половые губы бельевые прищепки, бить по промежности, груди, животику деревянной линейкой, оттягивая её. Было больно, но она всё сильнее и сильнее истязала себя, будто это было не её, а тело какой-то другой, ненавистной ей женщины.

Как Ирина Николаевна презирала себя в эти моменты. Но самое странное, она стала позже замечать, что издеваясь так над собой, какая-то непонятная слабость, истома зарождалась внутри животика, разливалась по всему телу, хоть как-то компенсирую принесенные страдания.

Выплеснув всю злость, измученная, с истерзанными половыми губками и грудью, с непонятной тяжестью внизу животика, она через некоторое время, полная разочарования, засыпала со слезами на глазах.

Ненависть к мужчинам росла с каждым таким неудачным опытом все больше и больше, будто они в чём-то были виноваты перед ней. Жизнь готовила её оставить старой девой. И тут вдруг…

Нет, это случилось не вдруг. Ирина Николаевна ещё с первого потока замечала испытывающие взгляды мальчишек. Она с каким-то презрением, превосходством наклонялась, выставляя на обозрение обтянутый эластичной тканью купальника зад. Сначала он у неё был закрытый, но уже к концу первого потока ей удалось достать весьма откровенный раздельный купальник. Даже директор лагеря ей однажды сделал замечание по этому поводу, но она отшутилась и продолжала его носить, ловя восхищенные, страстные взгляды на своём теле.

Она никого не выделяла, но в третьем потоке ей как-то приглянулся Левченко Сережа. Толи он страстнее всех, на неё смотрел, толи больше всех, старался прикоснуться к её телу, во время купаний, она не знала. А может он ей нравился чисто по-женски. Так как уже в столь юном возрасте, она в нём видела красивого мужчину.

Относилась она к нему, как и ко всем снисходительно, с превосходством и пренебрежением. Даже однажды утром сидя на лавочке в халатике без трусиков, заметив на себе его пытливый взгляд, специально расставила ножки, показав, где они сходятся и что там находиться у взрослых женщин.

Ей было приятно и смешно смотреть, как он чуть не упал в обморок, тупо уставившись между её ножек. После этого она специально, при любой возможности старалась чуть приоткрыть перед ним прелести своего тела, где-то глубоко в душе смеясь над ним, но и сожалея, что это мальчишка, а не взрослый мужчина. Узнав, что он за ней подглядывает, она нисколько не удивилась, так как сама толкала его на это. Но то, что он влюбится в неё…

Мои слова поразили Ирину Николаевну. Это были первые слова любви адресованные лично ей. Именно к ней обращался этот милый, симпатичный мальчик, целующий ручки, и ни к кому другому. Они ударили в самое сердце, как финка, проникли внутрь, задели за самые тонкие струнки женской души.

Она не могла представить, что это юное создание лжет. Он не мог лгать! Он любит её! Если бы я знал, какая волна чувств, всколыхнулась у неё в груди. Весь безграничный океан невостребованной любви, нежности, ласки готов был выплеснуться на меня. От этих волн я мог, задохнутся, утонуть в безбрежном и бездонном океане нерастраченных чувств.

Как ей было приятно осознавать, что этот молодой мальчишка влюблен в неё без ума. Она почему-то сразу поверила в это, не отдернула руку, а смотрела на меня с какой-то теплотой, смотрела с некоторым удивлением, как я поцелуями осыпал её тело.

С каждым поцелуем женское сердечко плавилось, как воск на огне, полностью открываясь, бездумно идя навстречу чувствам. Где-то в глубине души у неё что-то заныло, приятно затрепетало сердечко, кровь прильнула к лицу…

Неожиданно для неё самой, она влюбилась в меня. Влюбилась, с первого взгляда, как только увидев во мне любящего её мужчину. Она была готова, отдать мне себя всю без остатка, до самой последней капельки

Нет, она любила, любила тайно, боясь даже себе самой признаться, но это была не та любовь, а тут, она была не в силах себя удержать. Любовь была взаимной, и он открылся ей первый в своих чувствах.

«Какой ты милый, Сережа», - только и смогла дрожащим голоском произнести она, в ответ на проявление моих чувств, после некоторой паузы, с такой нежностью, что у меня внутри шевельнулась некая надежда на взаимность.

«Ладно, мой мальчик, не буду тебя томить. Не надо больше лазить по окнам, а то и правда получишь травму или кто поймает. Я вижу, что твои чувства ко мне искренние. Жалко, конечно, что я старше тебя и между нами ничего не может быть. Успокойся горе-любовник, будут у тебя ещё женщины намного лучше меня», - с грусть в голосе, закончила она фразу, сама не веря в то, что сказала о том, что между ними ничего не может быть.

«Нет, Ирина Николаевна, Вы самая лучшая, лучше Вас никого не может быть. Я всегда буду любить вас», - опроверг её, не отрывая нежную женскую ручку от губ.

И вдруг погас свет. У нас такое часто случалось в лагере. Света не было обычно час-два, а один раз – целые сутки. Линия электропитания проходила по горам, через лес и часто бывали порывы, а иногда просто из-за перегрузок в сети выбивало предохранители.

«Вот тебе на, свет пропал», - как-то разочарованно произнесла она.

«Ладно, подождем немножко, может скоро дадут», - сказала Ирина Николаевна, будто сама себе, и села на соседнюю кровать, видимо боясь со мною рядом, оставаться в темноте.

Я слышал её ровное дыхание. Мы молчали. Каждый думал о своем. Я – понятно о чём, а она, …знать

бы, о чем она думала. Влезть бы её в мысли.

А она лежала и еле сдерживала себя, хотела подойти, обнять это милое для неё создание, лежащее на соседней кровати, целовать и целовать его. Отдаться, утопить в своей любви, задушить в объятиях.

Её сердечко, переполняло какое-то неизвестное ранее чувство, сжимало его, отзываясь во всех уголочках жаждущего ласки и любви женского тела. Она, даже не осознавая, что делает, опустила руки к промежности, положила пальчики на пухлые валики половых губок и почувствовала, через нежную ткань трусиков, биение пульса. Желание, огромное желание любить и быть любимой закипало где-то глубоко внутри животика.

Губки начали набухать, наливаясь кровью, как-то самопроизвольно разошлись в стороны, принимая пальчик в ложе между ними. Он коснулся нежной, влажной плоти, медленно скатился вниз, лаская через тонкую ткань упругий гребешок малых губок. А они в ответ почему-то съёжились, напряглись, предчувствуя что-то сладострастно приятное. Она лежала и ласкала себя все сильнее и сильнее, насколько позволяла её смелость.

Присутствие совершенно рядом такого желанного, пусть ещё не совсем мужчины, любимого, ужасно возбуждало её. Казалось, что это не её, а его пальчики ласкают нежную плоть между ножек. Так нагло пытаются раздвинуть губки, проникнуть под ткань трусиков, сдвинув её в сторону, полностью обнажив промежность. Ищут вход в грот любви, тот вход, который ведет вглубь животика, туда, где совершается таинства зарождения новой жизни. Разжечь там пожар страсти.

Сколько раз она занималась мастурбацией, но никогда из этого ничего хорошего не выходило, а сейчас чувства и желания переполняли её. Цветок любви раскрывался, как бутон розы, расправляя все свои лепесточки, истекая влагой и наполняя ароматом всё вокруг.

Створки влагалища, как створки раковины, раскрывались все сильнее, жемчужина клитора росла все больше и больше, увеличилась в размере до крупной вишенки. Каждое прикосновение к ней вызывало у Ирины Николаевны дрожь в ножках, и мелкие мурашки бежали по ним. Так прекрасно ей не было никогда, таких ощущений она ещё не переживала.

«Что это, неужели любовь?» - с восторгом проносилось в её мыслях.

Голова шла кругом, то чувство необузданной радости набрасывалось на неё, то становилось грустно и страшно:

«Он же ещё совсем ребенок!»

Встать и подойти ко мне она не могла, не позволяло женское самолюбие, гордость. Она с трудом сдерживала свою страсть, желание. В мгновения, когда чувство переполняли её, она слегка постанывала, совершенно забывая о том, что я это всё слышу.

Это сейчас я понимаю, что этими тихими стонами она звала меня к себе, как текущая самка, готовая к оплодотворению зовёт самца. Но я был глуп, для меня её вздохи и тихое постанывание ничего не значило. Трудно было представить, что взрослая женщина, лежа совершенно рядом со мной, занимается мастурбацией и мечта её эротических фантазий, это я.

Догадаться мне об этом тогда, проявить инициативу, подойти к ней. Она бы с радость приняла меня, приняла, как женщина принимает любимого мужчину, предоставив всю себя без малейшего сожаления.

Желание и страсть переполняли её? Это была взрослая, перезревшая, возбужденная самка. Соки любви так и сочились из неё. Она была готова на всё, желала быть игрушкой в моих руках. Отдать мне самое драгоценное сокровище – девственность.

Такого ощущения она ещё никогда не испытывала. Голова кружилась, в предчувствии чего-то сладострастного, такого желанного и запретного. Левая рука проникла под ткань халатика и то нежно ласкала набухший сосочек, то сжимала, оттягивала и покручивала его. Какие-то невидимые нити тянулись от него куда-то в глубину животика, разжигали пожар страсти, желания любить и быть любимой.

Она еле сдерживала дыхания, стараясь не выдать чувств, переполняемых её чрево, но все равно, раз за разом из груди вырывались такие тихие, приглушенные, страстные звуки, что только совершенно глупый, бесчувственный человек их не мог однозначно понять. Только какой-то внутренний женский стержень не позволял открыто предложить себя. Женское тело изнемогало от бурной фантазии и ласк её рук.

«Сережа, какой ты глупый, встань, подойди ко мне. Я хочу тебя», - кричал каждый участок её тела.

Но я этого не знал, даже не догадывался. Был ещё глуп и неопытен. Воспринимал женское «нет», как категоричный отказ. И если она ушла от меня на другую кровать, то мне нельзя к ней подходить. Ой, какой я был глупый…

Сколько прошло времени, не знаю, но вдруг лампочка моргнула пару раз и загорелась, зашипел чайник.

«Наконец!», - произнесла она, как-то дернувшись, прикрыв разошедшиеся в стороны полы халатика, разочарованно, вставая с кровати с тяжестью внизу живота.

Как ей хотелось, что бы я в темноте стал к ней приставать, трогать её интимные места. Умолять отдаться, а она нехотя сопротивлялась и шептала:

«Сережа, не надо, что ты делаешь? Между нами ничего быть не может. Я просто игрушка, очередная женщина для тебя. Ты меня не любишь!»

А в ответ я должен был клясться в вечной любви, потихоньку стаскивая трусики с крутых бедер, проникая пальчиками к запретному плоду, истекающим влагой, нежно покусывая правый сосочек. Почему правый, а потому что он более чувствительный, более отзывчив у неё к ласкам.

Но этот глупый мальчик не воспользовался такой возможностью. Что делать? Как дальше себя вести, она не знала. Неужели ничего у неё не получиться из-за её и его скромности. Огромное чувство разочарования неудовлетворенной женщины посетило её. Что делать? Как дальше себя вести?

Ужасное возбуждение, желание мужчины руководило ей, вселяло надежду и в тоже время приводило в отчаяние. Её состояние заставляло перейти некоторый барьер, предложить себя ему. Сделать это надо так, чтобы он не мог отказаться, не мог осмеять, унизить её.

Как хотела, чтобы он полностью властвовал над ней, подавил волю, сделал бессловесной рабыней, которая с благоговением целует стопы хозяина. Унижал, принуждал совершать, всякие пошлости, а она, несколько ни сопротивляясь, выполняла все его требования и эротические фантазии с покорностью, пресмыкалась перед ним.

Ужасно хотелось испытать все то, о чём рассказывали подружки, проверить на собственном опыте. Только от одних этих мыслей, она умирала от возбуждения и желания самца.

Так, не смотря на свой внешне грозный вид, по натуре Ирина Николаевна была тихая, скромная девочка, готовая подчиняться, унижаться перед мужчиной, тем более любимым и таким желанным. Сколько лет она ждала его, берегла свою девственность.

В своих эротических мечтах она была, то пленницей у пиратов, то рабыней проданной на восточном рынке. То вдруг её похищали и насиловали бандиты.

И уже она связанная и сидящая на цепи в клетке, используемая, как сексуальная рабыня. Её обнаженную, привязывали к станку, с неприлично расставленными ногами, выставленными дырочками, как на показ, и все, кто хотел, пользовался ей.

А она связанная, пыталась вырваться, но испытуемое наслаждение, держало намного крепче верёвок. Секс и унижение, для неё с некоторых пор стали понятиями родственными. Когда это произошло и почему, она не знала, да и не хотела знать. Главное, что это было! И это у неё было самая большая тайна. Никому не могла она её доверить, никто, даже любимый не должен догадаться об этом.

Я и представить не мог, что мы с ней родственные души, хотели примерно одного и того же, секса и унижений.

«Сережа, ты спишь? Сережа!»

Я не спал, но делал вид, что вижу уже десятый сон. Закрытые глаза, ровное дыхание. Она подошла ко мне, посмотрела. Видимо, хотела разбудить, но ей стало жалко, так сладко спящего пионера.

Я лежал на спине, с полу приоткрытыми глазами. Сквозь ресницы видел, как она подошла к тазу, стоящему на табуретке, налила туда из закипевшего чайника воду, разбавила холодной из ведра, стоящего около стенки. Потом опустила руку в таз и круговыми движениями помешивала её. Но она не перемешивала воду, а о чём-то думала, на что-то решалась.

Внутри у Ирины Николаевны всё дрожало. Возбужденное, эрегированное влагалище требовало своего.

Что ей делать, как быть? Ну почему она такая не смелая? Сейчас он проснется и уйдет. Сейчас или никогда, надо решаться. Ира, ты же его любишь! Он твой любимый! Смелее!!! Бери инициативу в свои руки. Ты же более опытна, а он ещё ребенок! Смелей!!!

Голова совершенно не соображала… Тяжесть внизу живота и удары сердечка где-то внутри животика командовали – смелей, смелей… Сейчас или никогда! Мне стыдно, я не могу так. Он, совершенно не смотрит на меня, уснул. Как он мог уснуть!

Не приняв никакого решение, руки, начали развязывать узел пояса халата. Думала и решала не она, думало и решало её текущее, страждущее ласки влагалище…

Ещё мгновение и края халата немножко разошлись, в просвете мелькнуло женское тело, прикрытое на бедрах черной тканью трусиков. У меня сразу пересохли губы, кровь хлынула к лицу, сердечко сжалось, бешено забилось.

«Ну, что, хочешь посмотреть, как я моюсь, переодеваюсь, не боясь упасть?», - будто бы говорила она всем своим видом.

Я готов был вскочить, броситься к её ногам, целовать их в знак благодарности, и в мозгу стучали слова:

«Ирина Николаевна, да я за Вас, … Да, я для Вас, …Только разденьтесь, покажите Ваши прелести, не бойтесь меня …»

«Ладно, молчи не трать зря силы. Вижу, что хочешь! Делай вид и дальше, что спишь, мне так легче. Ещё никто не видел меня обнаженной, только ты, и больше никто», - казалось, шепчут её губы.

Она подошла к окну, завесила проём огромной картой Советского Союза, которая висела скрученной над ним, размотав её. И посмотрев на меня через плечо, как актриса в фильме «Бриллиантовая рука», решительно сбросила халатик с плеч. Но она не кинула его мне, как в фильме, а оставила в руках.

Сделав небольшую паузу, положила аккуратно на кровать соседки, и резко повернулось ко мне лицом

Её большая, девственная грудь под тяжестью опустилась вниз. Белоснежные груди, с синими прожилками вен, огромными грушами свисали, расширяясь к низу. Это делало их ещё красивей, сексуальней.

Блюдца, коричневых ореолов, окружавшие соски, контрастом выделялись на белоснежном теле. Черные трусики обтягивали бедра, четко вырисовывая выпуклость лобка, расщелину посредине.

Закрутив волосы на затылке, скрепив их заколкой, она нагнулась и начала обмывать тело. Грудь заколыхалась, волнующе закачалась при каждом её движении. Такого видеть никогда в жизни мне ещё не приходилось. Моё состояние было близко к обмороку.

Сначала она тщательно вымыла лицо, волосатые подмышки, грудь, животик. Вымыв их, она подняла голову и пристально посмотрела на меня. Обойдя табурет с тазом, сделала несколько шагов, подошла, наклонилась, провела рукой по щеке и грудным, ласковым, ужасно сексуальным голосом произнесла:

«Милый мой страдалец, ой, сколько тебе ещё из-за баб страдать придется»

И взяв мою руку, прижала ладонь к груди, к мокрому, торчащему сосочку:

«Приятно, нравиться тебе она?»

Ирина Николаевна прекрасно понимала, что я не сплю, а только притворяюсь. Это понял и я. Она со страхом, пересилив себя, сделала это, боясь, что я оттолкну, обижу её. Но выхода у неё не было, и она взяла инициативу в свои руки. Задав этот вопрос, она с ужасом ждала ответа. Как я поведу, чем отвечу ей. Вдруг оттолкну её, вскочу и убегу.

Дальше делать вид, что сплю, было совершенно бессмысленно. Мои глазки приоткрылись, я посмотрел жалостным, заискивающим взглядом, как шкодливый котик.

Ответить на её вопрос не мог, как рыба, выброшенная на берег только открывал и закрывал рот. Меня парализовало. Ни рукой, ни ногой, ни какой-то другой частью тела двинуть не мог.

Моя ладошка покрывала ту часть женского тела, от вида которой умирал. Я чувствовал теплоту взрослой самки, упругость, податливость груди, торчащий, напрягшийся сосочек. И это не я, где-то в море, во время купания из-под тешка, дотронулся до неё, а - это она сама разрешила её трогать!

«Ну, что ты молчишь, милый?», - с некоторой паузой произнесла Ирина Николаевна, опуская руку к моему животу, нежно дотрагиваясь до пупка.

Я молчал, глотая воздух, а она провела вокруг него горячими пальчиками, медленно поглаживая животик, опустила руку к паху и неожиданно, тыльной стороной руки, глядя мне прямо в глаза, коснулась члена. Он стоял, как штык, оттопыривая трусы:

«Вижу, вижу, можешь не говорить!»

Прикосновение женщины к нему, вызвала удар тока внизу живота. Миллионы электрических разрядов пробежали по телу. Если бы не стыд, стыд который сдержал меня, то поток спермы хлынул в трусы, вырвавшись бурным потоком из бурлящих желанием недр.

Мое лицо загорелось, как костер. Стыд и желание, какое-то это интересное сочетание чувств. Как я мог совершенно забыть о члене. Я даже не заметил, что он вскочил и торчал так, что у неё это совершенно не вызвало разнотолков.

Желание иметь женщину не только он, но и весь мой вид показывал ей. Я себя вел, как кролик перед удавом. Только круглый дурак мог подумать, что я сплю, так как при первом взгляде на обнаженное тело он вскочил, как стойкий оловянный солдатик. И она это прекрасно видела, но продолжала мыться.

Она наклонилось, кончики сосков коснулись моего тела, поцеловала в губы и тихо, сексуально произнесла:

«Я помоюсь, а ты, если хочешь, можешь посмотреть. Только не умри от избытка чувств. Ты мне нужен живой и здоровый»

Такого карт-бланша я от неё не ожидал. Она полностью раскрылась передо мной, предложила себя. И я это прекрасно понял, что и соответствовало моему полуобморочному состоянию. Голова кружилась, все вокруг было словно в тумане. Удары сердца ощущались не только в голове, но и практически во всем теле.

Она выпрямилась, подошла к табурету, и продолжила мыться. Стала боком в трусиках и мне хорошо была видна её шикарная грудь, когда она наклонялась. Две огромные груши грациозно покачивались, когда она двигалась. Я смотрел, заворожено, не отводя глаз от великолепного обнаженного женского тела.

Она иногда поднимала глаза, с улыбкой смотрела, но от стыда я почему-то отводил глаза, закрывал их. Мне было стыдно смотреть на голую, взрослую женщину, которая мылась передо мной. Природный стыд и желание этой женщины боролись внутри, разжигая все сильнее и сильнее страсть.

Затем её ручки взялись за резинку трусиков, и они медленно, как в замедленной съемке поползли вниз, оголяя животик, белоснежную полоску, оставленную купальником на загорелых бедрах.

Мои глаза, наверное, вылезли из орбит, когда появился лобок, покрытый густой растительностью, а затем одна, потом другая нога покинули ткань столь интимной принадлежности женщины, как бы переступая через неё, дыхание остановилось, было слышно, как мухи летая по комнате, машут крыльями.

Она сняла таз с табуретки, поставила на пол, и, повернувшись ко мне, произнесла:

«А теперь Сережа отвернись, у каждой женщины есть свои тайны от мужчин, да и не очень прилично некоторые вещи показывать»

В её голосе звучала, толи просьба толи приказ, и я безропотно стал поворачиваться на бок.

Но краем глаза увидел, как она расставила ноги, обступив таз с обеих сторон, согнула в коленках, присела, начала намыливать промежность. А когда полилась из кружки вода, то я понял, что Ирина Николаевна моет своё самое интимное место.

Каждый шорох, каждое её движение я ощущал кожей. Чувствовал, что она делает. Рука самопроизвольно коснулась члена, прижала его к животу и, не выдержав дальнейшего напряжения, он разрядился изрядной порцией спермы, оставив большое мокрое пятно на трусах.

«Ну, поворачивайся, как я тебе?», - наконец-то произнесла она.

Я повернулся, лег на спину, согнув ноги в коленях, чтобы она не увидела это мокрое, позорное пятно.

Передо мной стояла самая красивая и самая желанная женщина на свете. Черные распущенные волосы, закрывали правую грудь. Левая, была открыта, блистая своей красотой. Треугольник черных волос внизу живота больно резал глаза, сжимал сердце, перехватывал дух.

«Ну, что в корпус пойдешь или ещё немного полежишь?», - лукаво произнесла она.

О каком спальном корпусе могла идти речь. Меня бы сейчас отсюда силой не выгнали, а тут добровольно.

«Можно я ещё немножко у Вас побуду, Ирина Николаевна», - прошептал пересохшими губами.

«Ладно, останься, если конечно, немножко», - улыбнулась такая желанная мной женщина.

Она взяла ночную рубашку, подняла руки вверх, и тонкая, голубая ткань скрыла её тело. Ткань рубашки была настолько тонкой, что внизу живота был ясно виден черный треугольник, а вверху, ореолы вокруг сосков, отчего тело женщины было ещё притягательней и возбуждающей.

«Вставай, я расстелю кровать. А ты что с грязными ногами ляжешь? Быстро помойся, я тебе воды теплой оставила», - добавила она.

Я встал, как-то согнулся, чтобы не было видно мокрого пятна и опять торчащего члена, что для неё не осталось незамеченным.

«Что, живот болит?», - лукаво спросила она.

Я промолчал, ещё больше сгибаясь и отворачиваясь от неё. Ой, как мне было стыдно этого наглого, торчащего члена, а ещё больше мокрого пятна.

«Сережа, может тебе трусики переодеть надо? Они, наверное, грязные, ты целый день в них бегал. Давай я их постираю, они быстро высохнут», - как-то деликатно произнесла она.

«Помойся, а я тебе пока, свои трусики, дам. Ты, наверное, никогда женское бельё не одевал? Ничего страшного, что ты в них немножко побудешь, я никому не скажу», - ласково, с теплотой, сказала она, отрыв шкафчик, доставая с полки трусики и протягивая мне.

Я стоял, как истукан, не зная, как себя повести.

«Стыдно раздеваться, мыться, сверкать ягодицами, перед женщиной? Вот видишь как? А мне каково было, когда ты за мной подглядывал через окно? Ну, ладно, я выйду. А ты помоешься, постираешь их и позовешь меня», - сказала, лукаво она, открывая дверь, набрасывая халат и выходя из домика.

Ей было очень приятно находиться под пристальным, страстным, испепеляющим взглядом молоденького самца. Она чувствовала себя прекрасной, желанной женщиной впервые в своей жизни. Ещё никто не видел её обнаженное тело, а увидев его, как она поняла, совершенно не разочаровался, напротив, был без ума от её прелестей.

Быстро помывшись, кое-как постирав трусы, вытерев, тело полотенцем, я взял в руки её трусики. Это, конечно, был не мой размер. Но, само, ощущение, того, что я одеваю трусики столь любимой мне женщины трудно передать словами.

Эта ткань на бедрах, соприкасаясь с моими гениталиями, до такой степени возбуждала, что я готов их с себя был снять и целовать, целовать, уткнувшись в них лицом.

Лег на кровать, укрылся простынкой и тихо позвал Ирину Николаевну. Она сразу же зашла. Выстирала шорты и повесила их на крыльце, вместе с трусами. Закрыла на крючок дверь.

«Ну как трусики? Двигайся, герой, под стенку. Не бойся, я тебя не съем!», - доброжелательно произнесла она.

Ирин Николаевна легла рядом, повернулась ко мне лицом и прошептала:

«Ну, что ты мне расскажешь?»

Я, молча, пожал плечами.

«Расскажи, как ты в меня влюбился, как ты меня любишь. Ты же мне хочешь это рассказать?»

Рядом лежала такая теплая, мягкая, нежная и желанная женщина. Эта ситуация совершенно отбила у меня дар речи. Эмоциональное давление на меня настолько было сильное, что я находился на грани сна и реальности, до конца не веря, что это все со мной происходит.

«Ну, как мое тело не разочаровало тебя?», - пытаясь, с усмешкой, заставить говорить о ней, продолжала она.

«Что Вы, Ирина Николаевна, Ваше тело очень красивое!»

«Ну, ты прямо такое скажешь», - довольная моими словами, хохотнула она, немного повернувшись и выключив настольную лампочку, стоящую на тумбочке.

Комната погрузилась во мрак. Было так темно, что я даже не видел её лица, и это придало мне некоторую смелость.

«Нет, очень красивое. Правду говорю. Вы самая красивая на свете. Я Вас очень, очень люблю. Как только увидел, сразу потерял покой, не мог найти себе места. Я Вас люблю…», - не дала договорить она, закрыв рот сладострастным поцелуем.

Меня никогда не целовали так женщины. Нет, вообще-то, целовали, но совершенно не так. Целовали, как ребенка, а она, как женщина, готовая отдаться, целует любимого мужчину.

Её теплые, влажные, пухлые губки покрывали всё мое лицо, затем грудь, сосочки, живот. Их жар отдавалось во всех уголочках тела приятной, сладострастной, тянущей истомой. Желание любить и быть любимым разрывало меня. Такое же чувство наверное испытывала и она.

С каждым поцелуем её любовь ко мне всё сильнее и сильнее разгоралась. Она смелела всё больше и больше. Я не мог ей причинить зла, в любой момент могла остановиться, сказать:

«Всё, хватит, иди в корпус»

Но чем она больше меня целовала, тем сильнее её засасывало в омут любви, из которого всё труднее выбраться.

От запаха молодого самца у Ирины Николаевны кружилась голова. Ей казалось, что это сон, просто сон. Вот сейчас она откроет глаза и проснется. Но это был не сон, самая настоящая реальность. Прижимаясь к нему, она чувствовала его возбужденный, торчащий член, который не представлял ей ни малейшей опасности.

Конечно, это не был член взрослого самца, но и маленьким его назвать нельзя было. Сравнить её было не с чем

Первый раз в жизни она касалась этого чудесного создания природы.

Она чувствовала полную власть над юным любовником. Ей совершенно не страшно, сбросив все зажимы, отдаваться ему полностью. Отдать себя всю без остатка. Пусть он её выпьет до дна. Как она его любит! Нервная дрожь пробежала по её телу.

«Милый, хороший мой. Сереженька, какая ты прелесть…Мне кажется, я тоже тебя люблю. Только ты не смейся. Любимый…», - шептали её губки.

Руки, нежные ручки бродили по моему телу, лаская его. Её трусики на мне не составляли никакой преграды. Рука свободно проникала под резинку, нежными пальчиками касаясь гениталий. Прикосновения очень нежные, чуть-чуть, как бы боясь меня испугать, причинить боль.

«Любимая, ненаглядная моя…», - шептал ей в ответ на ласки.

«Тебе хорошо со мной», - тихо произнесла она мне на ушко.

«Да, мне очень хорошо. Мне никогда так хорошо не было»

«А ты хочешь их поцеловать?», - развязывая тесемочки на декольте ночной рубашки, произнесла она.

Я понял, что она говорит о груди, утвердительно кивнул головой. Увидела она мой кивок или нет, но практически сразу перед моим лицом ощутил грудь, извлеченная из ткани ночной рубашки.

«Вытащи язычок, расслаб его и нежненько ласкай вокруг сосочка», - откуда-то, донесся томный, грудной голос.

Я ласкал языком грудь, а она мной руководила, направляла мои усилия.

«Ой, как мне хорошо с тобой, какой ты умница», - постанывала она.

«Пососи сосочек, сильнее. Ой, так немножко больно, Чуть слабее. Так, так…Теперь несильно зубками покусай. Ой, чуть нежней. Хорошо, так, так…»

Какое испытывала она наслаждение, не знаю, но я практически умирал, целуя грудь, обнимая и прижимаясь к её шикарному телу. Гениталии гудели, разрывались от желания, но любые поползновения дотронуться до влагалища, она пресекала:

«Не надо, Сереженька, я так не хочу»

И я сразу же убирал руку, боясь, тронут нежный бутон любви. Если бы я знал, что прояви, хоть чуть-чуть настойчивости, Ирина Николаевна развела бы ножки, приняла меня, как принимает женщина мужчину. Она изнывала от желания принять мою плоть. Но я очень скромно вел себя.

Похоть брала верх, и она все сильнее прижималась низом животика к моему телу, пытаясь оседлать ногу. Жесткие волосики на её лобке приятно щекотали, член упирался ей в мягкий животик. Ножкой я чувствовал мокрую, возбужденную вагину. Казалось, ещё немножко и она найдет то, что ищет.

Да, Ирина Николаевна искала, искала пути к наслаждению. Как ей приятно было ощущать его ножку влагалищем. Она все сильнее и сильнее прижималась к ней. Все безумней и безумней становилось её поведение. Она знала, что пути назад у неё уже нет. Да и не хотела она пути назад. Только вперед. Сейчас или никогда.

Ей уже было мало ласк груди, сосочков, промежности, она хотела большего.

«Что-то жарко сегодня», - неожиданно, томно произнесла она, чуть приподнявшись и отстраняясь от моих губ.

Она встала и по шелесту трущейся ткани о тело, я понял, она сняла ночную рубашку. Сердечко судорожно забилось в предвкушении обнять обнаженное женское тело.

Ирину Николаевну переполняло желание. Терпеть она больше была не в силах. Внутри животика все пылало огнем. Только одним способом можно было потушить ту страсть, которая испепеляла её чрево. И она решилась осторожненько ввести член во влагалище, как бы случайно во время любовной игры, заставить этого скромного юношу проявить мужской характер.

Расставив ноги по обе стороны моего тела, она нависла надо мной. Груди болтались, как две огромных груши с торчащими, напряженными, как у козочки рожками, сосками. Они касались моего лица, груди. Скользили, доставляя и мне и ей огромное наслаждение.

Тихие, сладострастные стоны доносятся из её гортани, при каждом прикосновении:

«Ой, как мне хорошо с тобой. Зайчик, другой сосочек поцелуй. Да, губками чуть потяни, так, так, хорошо. Ой, какой ты молодец. Сильней сожми его, ой, молодец»

Я целую, обхватываю её шикарную грудь двумя руками. А она всё сильнее и сильнее прижимает её к лицу, полностью закрывая его. Мне всё труднее и труднее дышать, труднее вырываться из-под распластавшейся груди на лице.

«Милый, любимый…Мне хорошо…Целуй, целуй меня, я твоя, только твоя…», - шепчут её губы.

Вдруг она резко выпрямляется и садится на мой живот, касаясь его горячим, влажным влагалищем. Начинает тереться, двигая бедрами вперед-назад, придвигая их все ниже и ниже. Она взяла мои руки и приставила их к своей груди:

«Поласкай их…»

Они сидела на мне верхом, терлась влагалищем, чуть склонившись вперед, а я мял ей грудь, теребил соски.

«Сильнее, сильнее…», - прижимая мои руки к груди, шептала она.

Я боялся ей причинить боль, сжимал сосочки, но, не причиняя ей страдания. Вдруг она отстранила одну мою руку, взялась за сосочек и сдавила его так, что какой-то сладострастный стон вырвался из её гортани:

«Ох, как мне хорошо, любимый. Сделай мне больно, не бойся»

Пальчики с силой сжали сосочек, потянули вниз. Она тяжело задышала, интенсивней задвигала бедрами, попка потихоньку сползала всё ниже:

«Да, да, ещё, ещё…»

И вот головка члена чуть касается расщелины между половинками ягодиц, упирается в упругую плоть. Моему восторгу нет предела. Всем своим нутром чувствую, что ещё немножко и влажные, теплые губки прильнут к ней.

Она, чуть приподнимая зад, садиться на неё, прижимает член к животу. Бархатная головка чувствует волосики промежности. Ой, как мне хорошо! Медленными движениями она все дальше и дальше придвигается по ней.

Член скользит по нежному, влажному ущелью, кажется, головка коснулась такой желанной, чуть приоткрытой дырочки. Ещё одно движение и я внутри животика, но Ирина Николаевна как-то вздрогнула, притихла, всем телом, сильно прижавшись ко мне.

Головка чуть вошла в податливую, возбужденную плоть, вошла туда, куда и должна была войти, и это испугало, заставило остановиться. Она не ожидала, что он так быстро найдет грот любви. Мгновение и он поглотит её, пропустит внутрь, стоит только немного приподнять бедра. Жесткий, стальной стержень проникнет внутрь, не считаясь ни с какими препятствиями, делая из неё женщину. Как она хочет этого, столько стремилась к этому моменту…

Внутри боролись противоречия, она не знала, что дальше делать, как поступить. Может страх, что у неё сейчас самый благоприятный период для зачатия, или желание растянуть удовольствие, а может что-то другое взяло верх. Немного поколебавшись, она выпрямилась и подвинула попку к моей груди, обжигая раскаленным влагалищем живот.

«Ты не хочешь меня поцеловать там?», - как-то стеснительно произнесла она, и, не ожидая ответа обступая мою голову коленками.

Я не сразу понял, что она имеет в виду. В это время мое возбуждение было достигнутого того уровня, что я готов был на всё. А её горящее лоно требовало как-то потушить горящий пожар.

Мои губы, язычок воспринял её гениталии с радостью. Приятный аромат выделений вообще вскружил голову, для меня стало совершенно ясно, почему кабели убегаю со своих сторожевых постов, забыв обо всем на свете, завидев текущую сучку.

В самых своих смелых эротических фантазиях я не мог представить, что вот так буду целовать влагалище взрослой самки. Я водил губами, язычком по влажным, набухшим половым губкам, и не мог поверить, что это происходит на самом деле. Они мне чем-то напоминали её пухлые, влажные, горячие губки, которыми совсем недавно она меня целовала.

Не прошло и пяти минут, как лицо было все мокрым от её выделений и моих слюней.

«Ой, сильно не надо, чуть-чуть потихоньку. Нежненько касайся, да, да, вот сюда», – руководила она мной, руками, раздвигая половые губки и направляя мои усилия.

Под нежной плотью язычка вдруг я почувствовал небольшое углубление, инстинктивно сделал попытку проникнуть в него. Ирина Николаевна сладострастно вздохнула и пошла навстречу ему. Он все рвался глубже и глубже. Всё лицо накрыла вагина, нос уперся в какой-то бугорок, от прикосновения к которому по телу Ирины Николаевны пробегала мелкая дрожь.

«Милый, любимый, как мне хорошо с тобой», - тихо шептали её губы.

Ответить что-то ей я не мог, так как мой рот был занят совершенно другим делом. Язык, нос, губы ласкали гениталии любимой. Её слова еле доносились до меня, так как голова была зажата между её ног.

И вдруг, она затряслась, сильно прижалась влагалищем к лицу, надавила на него, полностью закрывая мне рот и нос, задергалась:

«Ой, Сереженька, ой, молодец, ой, не могу…Ай, ай, умираю…»

Вдруг откуда-то из глубины животика поднялась волна, подкатила к груди, отхлынула вниз. Её закружило, завертело, захотелось закричать, кусаться, царапаться. Где-то далеко в мозгу промелькнула мысль:

«Неужели это то, о чём говорили девчонки!»

Она стала совершать все сильнее и сильнее движение бедрами, перекрывая временами доступ воздуха. Вдруг с силой прижалась раскрытым, мокрым влагалищем к лицу, задрожала, так, как когда-то моя мать, потом как-то неожиданно затихла, сползла по мне, поцеловала в губы и произнесла:

«Какая ты прелесть, любимый. Тебе хорошо со мной?»

Да, мне было хорошо с ней, но могло быть и лучше. Член стоял, разрываясь от напряжения. Ткань её трусиков совершенно не скрывало его. Он выскочил из неё, вызывающе торчал, хотя в темноте его не было, совершенно, видно, а сказать что-то ей в этом направлении я не мог. Мне почему-то было стыдно, хотя у неё для меня не осталось никаких секретов в её интимных подробностях тела.

Её тело медленно продолжало сползать и потихоньку перевалилось на бок. Она легла рядом со мной, лаская рукой мою грудь, живот. И тут, чуть коснувшись члена, её как вроде бы осенило:

«Мой мальчик тоже хочет девочку?»

Взяв за ствол член, и сделала несколько поступательных движений, струя спермы ударила вверх. Я обнял, прижался к ней, наши губы впились в поцелуе, а член все выталкивал и выталкивал порции спермы на живот любимой. Я готов был раствориться в неё, ничего не существовало на свете, только эта красивая, мягкая, теплая женщина.

А она лежала рядом и чувствовала, что ей хочется ещё чего-то, чего-то большего. Она совершенно не устала, просто лежала и осмысливала происходящее, пытаясь понять, что с ней произошло. Возбуждение ослабло, но не прошло. И чем больше они лежали, обнявшись, тем, как-то крадучись, издалека, желание возвращалось всё больше и больше к ней. Она крепко прижимала его к себе, изредка целую приятно пахнущее молодое тело.

Сколько мы лежали, обнявшись, трудно сказать, но меня привел в чувство её голос:

«Давай, котик, помоемся, пока вода ещё теплая»

Она помыла меня, поставив в тазик, потом обмылась сама. Я лег на кровать голый, без трусов, смотрел, как она моет животик, потом, расставив, как-то неприлично ножки, самое интимное место своего тела, не прося меня отвернуться, выставляя напоказ, как бы говоря:

«На, посмотри, это всё твоё и только твоё. Я твоя женщина, всё, что есть у меня – это твоё!»

Она мыла влагалище и краем глаза видела его горящие глаза. Она проводила демонстративно по губкам пальчиками, разводя их, показывая ему ярко-красную рану вагины. Желание, чувство возбуждения возвращалось к ней с новой силой. Ей был ужасно приятен его страстный взгляд. Ей хотелось большего…

«Наверное, твои трусики высохли», - набрасывая на голое тело халат, произнесла она, направляясь на улицу, чтобы снять их с веревки и вылить воду.

Но вдруг неожиданно в дверь постучали. Ирина Николаевна чуть не выронила тазик с водой из рук, а у меня от неожиданности сердце ушло в пятки…