Маленький рассказ о любви

Подкатегории: мужики и молодые, Азия и Кавказ

Мы врезались друг в друга. На роликах, на Поклонке.

Упали, переплелись, под рукой кудлатая голова, мордочка, как у лисёнка, коленка разбита, кровь...

- Давай, - говорю, - к машинам на парковку, там спросим аптечку.

А самого как бросило в кипяток, точнее, в иванушкин-конёк-горбунковский котёл с молоком, когда оказался в его объятиях и ощутил запах его подмышки... Его потная кожа пахла сахарно, карамельно...

На стоянке коленку ему промыли перекисью, забинтовали.

Я учусь в выпускном, а он не учится. Он вообще между небом и землёй. Мама во Франции, оперная дива, и должна ехать в Рио, а он за ней; его Никитой зовут, он оперу любит... О, господи, а я думал, что один такой выродок: ролики и Чайковский!

"Онегин" был в Большом через пару дней. Мы пошли и к арии Гремина знали друг про друга всё, там же два антракта, и я уже даже не знал, а понимал про него, про Рио, про съёмную на Трифоновской, про мамино сопрано.

Я зазывал его к себе, умолял. Он:

- Нет, времени нет.

- Ну, тогда я к тебе.

- О нет, нельзя, не завтра и не послезавтра. Потом поймёшь.

И третий акт, когда поворачиваешься в пол-оборота, и брови вскидываются у обоих, потому что духовые разок не попали в ноты, а Гремин вообще прокисший квас, бывший бас - что ж вы, дураки, хлопаете?! Мы-то нет. Мы понимаем...

И ролики через два дня после оперы.

И на следующий день его звонок:

- Улетаю. В Рио. Сегодня вечером рейс. Не злись, не мог предупредить. Сам был не уверен в этом. Да, приезжай, быстрее, жду.

Я прилетел - в объятия с порога. Он:

- Ты дурак.

- Я люблю тебя, люблю, мой котёнок, лисёнок, ты мой любимый Ники, Никиточка, Никитёныш, Никитос. Ты мой братик, ты моё всё, хочу быть как ты! - а перед глазами его космы и острые ключицы.

Коньяк, на дорожку.

Он целовал - сходу, взасос, сдирая майку. Я с него. Коньяк в промежутке. Жарким шёпотом раздавалось:

- Хочу запомнить тебя всего, везде.

Сдёргивая шорты, как задёргивая шторы. Заваливая на диван.

- Ты уже пробовал с кем?

- Нет. Я люблю тебя, хочу...

- Давай я тебе всё сделаю? Ну, я в активе? - он мне.

- Да как угодно, люблю, лишь бы с тобою одно.

Вошёл он в меня на диване. Я был счастлив от того, что он во мне, я уж не помнил про боль, да хоть бы он и убил меня, я бы терпел, пока он убивал.

Потом, не вынимая, мы перекатились в ванную. Потом на кухню, прямо на подоконник у окна (а штора-то была не задёрнута). В туалет, чтобы запах его мочи и карболки... Снова на диван.

Я кричал, я молчал, нас опустошило обоих и до дна. И тут зазвонил его телефон, и он сказал:

- Пора. Это такси.

- Я провожу, я умру, я не могу без тебя, я спрячусь в твой чемодан!

- Нет, не провожай. Всё будет хорошо. Допей коньяк, захлопни дверь.

- Оставь мне хоть что-нибудь. Хоть трусы оставь. Носки оставь. Запах оставь!

- Ты дурак, - он снял трусики, засмеялся, бросил их на диван и уехал в шортах на голое тело.

Хлопнула входная дверь. Я уткнулся в трусики и зарыдал.

Тут скрипнула дверь смежной комнаты - оказывается, там ещё одна комната была.

- Ты кто?! - спросил я, сжавшись в комок, в слёзах и в мгновенном страхе.

- Я Ахмед. Мы вместе с Никитой эту квартиру снимали. Выпить осталось? Что смотришь? Мы вместе с Никитой работали. Мы эскорты. Ну, вместе дороже платят... Слюшь, какая мама в Рио?! У Никиты мама пела, а потом пила. Ну, он из Кемерово. Его мужик один увозит в Киев. Навсегда. Типа, семья. Богатый, слюшь, папик такой, фирмач, но старый, полтос... А ти любишь его, да? Я не вру! Я мамой клянусь! Никита тебя кинул, Никита меня кинул, за квартиру не заплатил. Я с клиентом договорился, он говорит, сегодня не приводи... Но ты, брат, короче, не думай, короче, не ты не измене... Слюшь, тебе ебаться ещё хочется? Я пассив, короч. Мой папа узнал бы, убил бы... Я слишал, как тебя Никита любил. Он хорошо любит... Слюшай, брат, забей на него! Я понимаю, любовь, я тоже один девочка любил, а теперь всё... Тебя как зовут? Хочешь, Саня, поеби меня, я тебе за так дам, не хочу дрочить...

- Ты гад, Ахмед! Сука! Ты врёшь! Ты гад!

Но я понимаю, что всё так.

Я рыдаю, Ахмед гладит меня по голове. Мы добиваем коньяк, и я неумело, всхлипывая, ебу Ахмеда - точнее, это он ебётся подо мной, и я, всхлипывая, думаю о Никите, и хуй у меня стоит, как арматура в бетоне...

С тех пор, как мы с Никитой врезались друг в друга, прошла неделя и вечность.

Я лежу сверху на широкоплечей смуглой спине Ахмеда, смотрю на его мокрую от моих слёз шею, впечатываю со всей силой своё тело в его - шварх! шварх! - и с каждым движением всё обречённее понимаю, что ничего не вернёшь, ничего не вернёшь.