Случай в ПТУ

Где-то на просторах бывшего СССР, суровые девяностые, зима, ПТУ.

Третьекурсник с погонялом Беляш догнал свою хохочущую одногруппницу Леру у раздевалки, обхватил за талию и поволок назад:

— Пошли, сучка, не рыпайся... щас всё всем расскажу, какая ты крыса...

Лера, не переставая звонко смеяться, вцепилась в решётку раздевалки:

— Караул! Насилуют!

Её пронзительно-звонкий голос разнёсся по пустому коридору училища.

— Пошли, — шипел Беляш, срывая с решётки руки Леры, — Ща Семёна позову, будешь знать как крысить!

Лера была высокой, страшненькой и тощей, а Беляш маленьким, прыщавым и щуплым, так что это была борьба практически равных противников. Лера продолжала смеяться:

— Ка-ра-ул, убивают!

Свитер её задрался, обнажив плоский голый живот:

— Ладно, Белый, хорош, пошутили и хватит, не брала я твой маркер...

— Не рыпайся, морда крысиная...

Сзади послышался звук каблуков по плитке.

— Беляков! — раздалось по коридору.

Беляш остановился.

— Что тут происходит? — Анна Михайловна быстро подошла, оттянула его за плечо от Леры. — Что тут происходит?! Я тебя спрашиваю, Беляков!

Лера встала ровно, оправила расписной свитер и скатавшиеся на костлявой заднице джинсы:

— Беляков опять приставал ко мне, Анна Михайловна.

Анна Михайловна вздохнула, взяла Белякова за плечо:

— Герасименко, иди в класс. Беляков, пошли со мной...

— Ну, Ан Михална...

— Пошли, пошли! Герасименко, скажи, чтоб в кабинете не шумели. Я скоро к вам зайду.

Лера побежала прочь.

— Идём, Беляков. Ты, я вижу, совсем обнаглел. Вчера Тихонову в сугробе искупал, сегодня Герасименко по полу возишь...

— Ан Михална, я не буду больше...

— Иди, иди. Не упирайся. Вчера Тихонова плакала в учительской! А, кстати, почему ты не зашёл ко мне вчера после занятий? Почему? Я же велела тебе.

— Ну, я зашел, Ан Михална, а вас не было.

— Не было? Ты и врёшь ещё очень нагло. Молодец, Беляков.

Анна Михайловна подошла к своему кабинету, распахнула дверь:

— Заходи, Беляков, не стесняйся.

Беляков медленно вошёл.

Анна Михайловна бросила ключи на стол, села, кивнула Белякову:

— Иди сюда.

Он медленно побрёл к столу и встал напротив.

Анна Михайловна сняла очки, потерла переносицу, вздохнула и устало посмотрела на него:

— Что мне с тобой делать, Беляков?

— Я больше не буду, Анна Михайловна, честное слово...

— Да, эти честные слова твои, сколько раз я их уже слышала... — усмехнувшись, она встала, подошла к окну, зябко повела полноватыми плечами. — Что у тебя вчера с Тихоновой вышло?

Беляков замялся:

— Нууу... я прооосто.

— Что, просто? Просто обидел девочку? Так просто — взял и обидел!

— Да я не хотел... просто мы в снежки играли, а она мне в лицо попала...

— И за это надо было насыпать ей снега за шиворот и в сапоги?

— Нууу... так вышло...

— Поэтому ты ей юбку задирал?

— Да я не задирал... просто...

Анна Михайловна подошла к нему:

— Задирал, Беляков, ещё как задирал. Но зачем? Зачем?

— Не знаю...

— Но цель-то, цель-то была какова? Ты что, хотел посмотреть, что под ней?

— Да нет...

— Ну а зачем тогда задирал?

— Не знаю...

— Просто хотел посмотреть, что под юбкой? Ну-ка по-честному! А?!

— Да...

Анна Михайловна засмеялась:

— Какой ты глупый... Что у тебя под штанами?

— Ну, трусы...

— У девочек — тоже трусы. Колготки, а потом трусы. Ты разве не знаешь, что девочки тоже под колготками или джинсами носят трусы?

— Знаю... знал...

— Врёшь, Беляков, врёшь! — она наклонилась к нему. — Неужели правду так тяжело сказать? Тебя не трусы интересовали и не юбка! А то, что под трусами!

Беляков ещё ниже опустил голову.

Анна Михайловна слегка тряхнула его за плечи:

— Вот что, значит, тебя на самом деле интересовало!

— Нет... нет... — бормотал Беляков.

— И ведь стыдно-то не это, не это, Беляков. Это, как раз, естественно... Стыдно, что ты не можешь сказать мне правду! Вот что стыдно! Тебя ведь Серёжей звать?

— Да.

— Надеюсь, хоть тут не врёшь, наглый врун и лжец!

— Да я могу не врать... могу...

— Нет, не можешь!

— Могу...

— Тогда скажи сам.

Анна Михайловна села за стол, подпёрла подбородок рукой.

Беляков шмыгнул носом, поскреб щеку:

— Ну я...

— Без ну!

— Ну... меня интересовало... что там под колготками... под юбками... под трусами... у девочек... просто так интересовало...

Анна Михайловна понимающе покачала головой:

— Сколько тебе лет, Беляков?

— Восемнадцать.

— Восемнадцать... Взрослый уже человек. У тебя сестра есть?

— Нет.

— А подружка?

— Нет.

— И не целовался с девочками?

— Нет.

Анна Михайловна повертела в руках перьевую ручку:

— Нет... Слушай! А на прошлой неделе ты дрался с Таней Дудник! Ты тоже хотел посмотреть, что у неё под трусами?!

— Да нет, нет... это я... там совсем другое дело было...

— Ну-ка, посмотри мне в глаза. Сейчас хоть не ври.

Беляков снова опустил голову.

— Врёшь. Опять. Ведь тоже хотел посмотреть. Правда? А?

Он кивнул.

Анна Михайловна улыбнулась:

— Беляков, ты только не думай, что я над тобой смеюсь, издеваюсь, или собираюсь наказывать за это. Это совсем другое дело. Тебе восемнадцать лет. Самый любопытный возраст. Всё хочется узнать, всё увидеть. Я же помню, я тоже была когда-то восемнадцатилетней. Или ты думаешь, завуч так и родился завучем? Была, была девчонкой. Но у меня был брат Дмитрий. Да и сейчас есть. Старший брат. И когда пришла пора, он мне всё показал. Чем мальчик отличается от девочки. И я ему всё показала. Вот. Так просто. И никому не потребовалось юбки задирать. А выросли нормальными людьми. Он летчик гражданской авиации, я завуч в ПТУ, оба семейные, с детьми, а он уже и с внуком. Вот так.

Беляков исподлобья посмотрел на неё.

Анна Михайловна продолжала улыбаться:

— Как видишь, всё очень просто. Правда, просто?

— Ну да... вроде...

— Ну, у тебя есть какая-нибудь родственница твоего возраста?

— Нет. У меня брат родной есть... младший... и два двоюродных... а сестёр нет...

— Ну, а подруга, настоящая подруга есть у тебя? Подруга в лучшем смысле, друг настоящий? Которой можно доверить всё самое сокровенное?

— Нет... Людка... нет...

Анна Михайловна отложила карандаш в сторону, почесала висок:

— Жалкое вы поколение. Ни сестёр, ни подруг... Наделают потом глупостей...

С минуту помолчав, она встала, подошла к двери, заперла её двумя поворотами ключа. Потом, быстро пройдя мимо Белякова, задернула шторы на окне:

— Запомни, Беляков, заруби себе на носу: никогда не старайся узнать что-то нечестным путем. Это знание тебя только испортит. Иди сюда.

Беляков повернулся к ней.

Она отошла от окна, подняла свою коричневую юбку и, придерживая её подбородком, стала спускать колготки, сквозь которые просвечивали красные трусики.

Беляков вобрал голову в плечи и попятился.

Анна Михайловна стянула колготки, сунула обе ладони в трусы и, помогая задом, спустила их до колен.

Беляков отвернулся.

— Стой! Стой же, дурак! — придерживая юбку, она схватила его за руку, повернула к себе. — Не смей отворачиваться! Для тебя же стараюсь, балда! Смотри!

Она развела полные колени, потянула за руку Белякова:

— Смотри! Кому говорю! Беляков!

Беляков посмотрел и снова отвернулся.

— Смотри! Смотри! Смотри!

Она надвигалась на него, растопырив ноги.

Губы Белякова искривились, он захныкал.

— Смотри! Ты же хотел посмотреть! Вот... вот... смотри...

Она выше подняла юбку.

Беляков плакал, уткнув лицо в рукав.

— Ну, что ты ревёшь,...